— Анну видел во сне. К себе зовет, говорит: «Иди, Петр, жду. Мене тут холодно одной».
— Мало ли чо приснится.
— Нет, сердце вещует,— вздохнул дед.— Ты-то куды собрался?
— В район, собрание проводить.
— Ты ба не ездил седни, Гордей. Помру я.
— Да чо ты заладил: «Помру! Помру!»,— рассердил» ся отец.— Еще сто лет проживешь! А мне на работу надо.
— «На работу»,— в голосе деда проскользнула усмешка.— Кака это работа— языком чесать? Работа—» дом рубить, землю пахать, сено косить, а языком молотить — рази это работа.
— Ладно, разговоры завел.— Отец сердито нахлобучил шапку.
— Не серчай, сынок,— тихо сказал дед.— К вечеру-то вертайся. Помру я.
Я впервые услышал, как дед назвал моего отца сынком. Это удивило и отца, он остановился на пороге:
— Ты чо, и впрямь захворал?
— Нет, не хворый я,— ответил дед.
— Не хворый, а помирать собрался.
— Время доспело, Гордей. Отмерен мой час. Ты к вечеру-то вертайся...
Отец, уже с бичом в руке, потоптался в нерешительности у порога, беспокойно посмотрел на деда:
— Люди меня ждут там, не могу не ехать. Давай я тебе доктора позову.
— Не надо. Раз час пришел, то никакой дохтур не поможет. Ты ба... это... наклонился ба ко мне,— попросил дед.
Отец подошел, наклонился:
— Чо еще?
Дед пальцами ощупал его лицо, вздохнул:
— Морщины уже набежали на тебя, Гордей... Ну, езжай. Поглядел я тебя, а теперя езжай. Родный отец помирает, а он едет,— с горькой усмешкой сказал дед.
— Ты не дури.— В голосе отца слышалась растерянность.— Вставай, вон чай поспел давно. Попей с сухой малиной иль с медом — все как рукой сымет.
— Ее рукой не сымешь,— ответил дед.— Езжай, чо стоишь-то. К вечеру, говорю, вертайся, может, еще дотяну.
— Ладно, поехал.— Отец решительно открыл дверь и впустил в избу облако морозного пара.
Меня ждали дружки, их свист я уже слышал под окнами. Мы еще с вечера договорились идти кататься на санках с речного крутояра. Я засобирался. Дед окликнул меня.
— Внучек, подойди-ка, чо сказать хочу. Я подошел.
— Наклонись-ка,— попросил дед. Я наклонился.
Дед быстро обежал твердыми пальцами мое лицо, вздохнул, улыбаясь в бороду:
— Растешь, парень. Тебе сколь годов-то, чой-то я запамятовал?
— Десять.
— Эв-ва, десять! — с каким-то даже удивлением произнес дед.— Пахать уж могешь, а ты все бегаешь. Куды собрался-то?
— На санках кататься.
— «На санках»! А корова-то кормлена?
— Не знаю,— ответил я.
— Ты подкинь-ка ей сенца. Телиться ей скоро уж. И морозы вон какие стоят. Греться надо ей. Она когда ест — греется. Ты возьми-ка сенца навильничек, послаще выбери-то.
Помолчал.
— Глядишь, телочку принесет. Две коровы будут.
— Куда нам две? — удивился я.
— Куда! Куда! — недовольно произнес дед.— Жить — вот куда.
Вздохнул:
— Жалко, что в морозы помирать довелось. Могилу
тяжело копать, земля-то наскрозь промерзла. Лучше ба
весной. Весной земля отмягнет. Ну да господь бог, ему
видней, когда призвать к себе.
Я нетерпеливо топтался, меня дружки под окнами дожидались.
— Пятки жгет? — догадался дед.— Дружки-товарищи заждались. Ну, беги, внучек. Да не поморозься. Мороз-то ноне крутой, как кипяток.
К вечеру дед умер.
Никто не видел, как отошел он в мир иной. Мать доила корову, я с дружками носился по деревне, отец еще не вернулся.
Дед лежал с открытыми глазами — в смертный час некому было прикрыть ему веки. Он смотрел перед собою, будто хотел разгадать загадку — зачем приходил он в этот мир?
Отец сам стругал ему гроб. И у нас во дворе стоял веселый сосновый дух, золотистые стружки лежали на снегу и приятно хрустели под ногами. Приходили мужики, говорили отцу:
— Гордей Петрович, подсобить?
— Нет. Отцу гроб должен делать сын.
И он сделал его большой, добротный.
Потом рыл могилу. И опять приходили мужики, спрашивали:
— Подсобить ай нет?
— Нет,— упрямо твердил он.— Могилу отцу должен
копать сын.
Копал он долго. Долбил ломом звеневшую землю — она была как камень. Скинув полушубок, отец работал в одной гимнастерке, и на спине она темнела от пота. От него валил пар. Он выкопал могилу, обтесал стенки лопатой, выбрался из ямы, сказал:
— Ну вот, папаша, дом я тебе сделал хороший. Место тут сухое, веселое. Березку посажу. Она тебе песни петь будет.
Я окоченел, пока ждал, когда отец закончит копать. Отец смахнул с лица пот и сказал:
— Когда я помру — ты вот так же сам похоронишь меня.
Мне не довелось ему рыть могилу. Я даже не знаю, где он похоронен. Но об этом потом.
А тогда, опустив гроб с телом отца в могилу, он сам забросал яму мерзлыми комьями земли, подровнял и обхлопал холмик лопатой, пообещал:
— Весной, папаша, приду, подправлю могилку. Лежи. И поклонился в пояс.
Через два десятка лет, попав в свое село, я не нашел могилы деда. На том месте, где было кладбище, разбили сквер.
Я даже приблизительно не мог определить, где лежит мой дед. Негде было положить цветы и постоять в задумчивости. Ни следа, ни отметины от человека. И остался он теперь только в моей памяти, как, подперев рукой буйную головушку, поет «Скакал казак через долину...».
Зачем ты жил, мой дед? Чтобы продолжить себя во мне? Только в этом и было твое предназначенье на земле? Спасибо, мой поклон тебе. А еще зачем? Ведь было же что-то еще, если из мрака, из того таинственного и непонятного небытия ты появился на свет!
Зачем мы приходим сюда? Кто нас приводит в этот мир? Почему мы появляемся именно в это время, а не в иное? Кто этим распоряжается, кто ведает? И почему именно так складывается жизнь, а не иначе? Говорят, судьба. А что такое — судьба? Кто эту судьбу определяет человеку от его рождения и до смерти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130