Соня встрепенулась, как проснувшаяся птица, и бросилась к окну. Крикнула шепотом:
— Сережа?!
После короткого молчания глухой голос сказал за окном:
— Я это... Анисим! Выйдь на минутку...
Так вот это кто! Анисим, тот самый сынок Кичигина, который зверски расправлялся с попавшими к нему в руки коммунистами, Сонькин брат. Но ведь старик Кичигин только сегодня сказал, что Анисима поймали и он сидит в Чека. Значит, ему удалось бежать, и, дождавшись ночи, он прежде всего явился сюда к сестре? И сразу мое недоверие к Соньке вспыхнуло с прежней силой: видимо, она все это время только притворялась хорошей, нашей, а на самом деле была связана с беляками? Я сел на койке и потянулся к окну, прячась за косяк, чтобы меня не увидели со двора.
Через полминуты скрипнула одна дверь, потом, поглуше, другая, и я увидел Соньку на крыльце. Ее белый халат выделялся на фоне кирпичной стены очень отчетливо, рыжие волосы блестели под луной, как хорошо начищенная медь. Но почти сейчас же темный силуэт Анисима, повернувшегося ко мне спиной, заслонил белый халат. Я всмотрелся. Одет Анисим был в черную, во многих местах изодранную рубашку, в такие же штаны, босой.
Напрягаясь до боли в ушах, я прислушивался: слова долетали глухо, но разобрать их было все-таки можно.
— Сережку ждала? — с ненавистью спросил Анисим.
— Уходи! — деревянным голосом сказала Соня.
— Не бойся, уйду...— Анисим помолчал и неожиданно заговорил совсем другим тоном, просительно и ласково: — Я тебя, сестренка, хочу чего-то попросить, а? Вынеси мне, Соня, бушла-тишко какой рваный, а то шинелишку да ботинки, у вас же после мертвяков этого добра много... Да хлеба кусок. К старику нельзя идти. Там, должно, караулят. Они палили по мне, когда я из окошка в уборной выкинулся. Вот задело чуток, в плечо. Ну да мы еще поживем. Иди вынеси.
— Уходи,— с тем же выражением повторила Соня.
— Значит, родному брату помочь не хочешь? — свистящим шепотом спросил Анисим.— Значит, пусть погибаю? Да? (Соня молчала.) Ну и тебе тогда... Иди, говорю, ежели дальше жить чочсшь. (Соня молчала.) Нас много, мы тебя все равно найдем.
Соня повторила, повысив голос:
— Уходи, а то крикну.
И тут я увидел отведенную за спину правую руку Анисима — она сжимала черный железный прут, тяжелый, оттягивающий руку вниз. Когда он размахнулся, я рванулся к окну, изо всей силы ударил в стекло кулаком, закричал:
— Соня!
Анисим рывком обернулся на звон брызнувшего в стороны стекла, но это не помешало ему ударить. Соня вскрикнула и откинулась к стене. Анисим темной тенью метнулся вниз, в тьму, в чащу деревьев.
А по палатам уже со всех ног бежали перепуганные сестры, ковылял, постукивая деревянной ногой, Панаев.
Через полминуты Тамара и Марина Николаевна ввели Соню в дежурку и, поддерживая под руки, усадили на табурет. К счастью, удар пришелся не по голове, а по плечу, на левом рукаве халата проступали пятна крови. Соня плакала, кусая губы и морщась от боли, как ребенок.
— Кто? — настойчиво спрашивал, наклонясь над ней, Панаев.— Кто тебя?
Я с замиранием сердца ждал, что ответит Соня: выдаст ли брата?
— Кто, кто...— сказала она с трудом.— Контрик один. Панаев побежал к телефону, звонить в Чека.
Но прежде чем оттуда кто-либо явился, во дворе раздались тревожные крики и зарево почти сразу вошло в палату пляшущими багровыми пятнами, поползло, усиливаясь с каждой минутой, по койкам, по лицам, по потолку.
Закричали:
— Горим! Гори-им! Братцы, не бросайте! Как же я без ноги?!
Я вскарабкался на подоконник, встал на колени и распахнул окно. Горел каретный сарай, в стороне от госпиталя, за деревьями, горел сильно и жарко.
Перепуганные сестры метались по палатам, помогая больным. Забыв о боли, Соня тащила из коридора носилки. Но вошел Панаев и с укором сказал:
— Ну чего повскакали? Что за паника?! Горит каретник, А госпиталь каменный — не загорится,— и добавил, почему-то обращаясь к Соне: — Сейчас приедет Вандышев.
Оказалось, что из Чека в ту ночь бежало шесть человек. По городу шла облава.
Через десять минут в парке, освещенные красными отсветами пламени, забегали темные фигуры людей. Но задержать никого не удалось.
Поздно ночью, почти уже под утро, запыхавшийся, усталый Вандышев сидел в дежурке и разговаривал с Соней.
— Кто это был? — строго спросил он.
— Анисим.
— Я так и знал. Как же это он промахнулся?
— Данька закричал. Анисим обернулся и ударил мимо.
— Молодец Данька!
Я лежал с закрытыми глазами, притворяясь спящим.
— Убьют они тебя, Сереженька,— сказала Соня с тоской.
— Ну, это поглядим. Меня убить трудно, я живучий. А вот тебе, пожалуй, достанется.
— Он грозился...
— Да-а-а,— вздохнул Вандышев, осторожно закуривая.— Их тут целая шайка.— Он задумался.
Полузакрыв глаза, я смотрел на его темное, такое дорогое мне лицо. Неожиданно он встал.
— Вот, видно, и придется по-твоему делать. Ну, если бы ты не сказала, что это Анисим, не взял бы. А теперь — едем. Пойду сейчас к главному вашему. Тут тебя заменят. А иначе зазря убьют.
И назавтра Соня вместе с Вандышевым уехала на Польский фронт. Я думал, что больше никогда не увижу ни ее, ни дядю Сергея. Вот, говорил я себе, и еще два хороших человека — мужественный, самоотверженный Вандышев и милая, красивая и добрая Соня — ушли из твоей жизни, ушли, чтобы никогда в нее не вернуться. Но я ошибался, как часто ошибаются люди, думая о будущем: жизнь готовила всем нам еще не одну встречу.
17. «ПИШИ МЕНЯ, СТЕПАНЫЧ!»
Через две недели вышел из госпиталя и я. Попрощался с Легостаевым, с крутолобым солдатиком, пришедшим к тому времени в сознание, с другими товарищами по палате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138