Сонька молчала, с робкой надеждой поглядывая на Александру Васильевну, заслонившую ее от Вандышева.
— Ты сегодня кушала? — спросила Морозова, так и не дождавшись ответа на предыдущий вопрос.
Сонька подняла на нее глаза.
— Да, кушала.
— Что ты кушала?
— Суп.
— С мясом?
— С бараниной. И еще кашу.
— С хлебом кушала?
— Да.
Александра Васильевна молча вынула из кармана пальто что-то завернутое в носовой платок, развернула: там оказался кусочек хлеба — может быть, восьмушка, может быть, четвертка,— того самого, непропеченного, с мякиной, который выдавали всем.
— А я, видишь, еще не обедала,— сказала Морозова и бережно, стараясь не уронить ни крошки, опять завернула хлеб в платочек и спрятала в карман.— Не боишься?
Сонька молчала. В комнате было совершенно тихо. Даже в типографии все притихли и, столпившись у дверей, наблюдали за тем, что происходит в укоме.
— Тебе придется получать такой же паек,— сухо сказала Морозова и, так как Сонька продолжала молча смотреть на нее, спросила еще раз: — Не боишься? Все равно хочешь с нами работать?
— Да,— чуть слышно, одними губами, ответила Сонька.
— Ну хорошо.— Морозова секунду помолчала, глядя на нее.— Но это еще не все, Соня,— продолжала она. И, повернувшись к угловому столу, показала рукой: — Видишь? Мы сейчас отправляем теплые вещи Красной Армии. Мы здесь можем как-нибудь обойтись. А они — в окопах, в степи, на ветру и снегу... Посмотри, каждый из нас отдал все теплое, что у него было. Посмотри, как мы все одеты...
Она повела рукой, и, невольно следуя взглядом за ее жестом, я как будто впервые так отчетливо увидел укомовцев. Ни на одном не было теплой шапки, ни на одном не было валенок или шубняка. Затертая до дыр кожанка Вандышева, обрезанная по низу шинелишка дяди Коли, тоненькое, подбитое ветром пальтишко Морозовой. И на других было надето все очень легкое и старое.
— Видишь?
— Вижу.
— Так если ты хочешь с нами работать, тебе придется сделать то же,— негромко продолжала Морозова. Она отступила несколько шагов назад, нагнулась над кучей, где было сложено негодное для армии барахло, выбрала из кучи рваное и латаное пальтишко и огромные разбитые английские ботинки и протянула все это Соньке: — Вот, переодевайся.
В комнате стало еще тише, слышно было, как где-то с подоконника старательно, словно считая удары, капала и капала вода.
Сонька с недоверием и недоумением смотрела на рваное пальтишко, от которого еще пахло госпитальной дезинфекцией, на разбитые, с отставшими подметками ботинки. Оглянулась кругом, наверно думая, что это шутка. Но все были серьезны и ждали, глядя на нее.
— Сдрейфила? — засмеялся Вандышев.— Жалко стало? Вот она, ваша классовая сущность!
Сонька еще раз нерешительно оглянулась, посмотрела на себя, на рукавички, на беличьи манжеты шубки, на валенки. Что-то дрогнуло в ее лице, в углах губ и глаз.
Я в глубине души торжествовал вместе с дядей Сергеем. Тоже пришла, шкура, работать на революцию! Я ведь не забыл, как мне приходилось униженно выпрашивать в долг до отцовской получки в магазине Кичигиных и хлеб, и обрезки мяса, и соль! А теперь, когда революция победила,— пришла!
Но, к моему удивлению, Сонька вдруг сделала два шага к столу и осторожно положила на самый край свои меховые варежки. Потом, отступив от стола, принялась развязывать узел, которым была стянута на ее груди шаль. Руки у нее немного дрожали, и ей пришлось повозиться с узлом несколько секунд. Наконец развязала, и, взмахнув руками, как крыльями, она сняла шаль и так же бережно положила ее на край стола. Под шалью у Соньки оказались две толстые рыжие косы. Очень пушистые волосы, немного растрепавшиеся, когда она снимала шаль, светились над ее головой.
Затем, так же ни на кого не глядя, только все больше краснея, почти пунцовая, она расстегнула шубку, сняла ее и остановилась, не зная, куда положить. Теперь она осталась в розовой с белыми цветочками кофточке и черной юбке.
— Клади! — сказал Вандышев, отодвигая с края стола какие-то бумаги.— Клади, клади, не бойся.
Сонька осторожно перехватила шубку в поясе и, положив ее на стол, опустила руки и по очереди посмотрела на всех, как бы спрашивая, все ли и так ли она сделала. Потом, спохватившись, посмотрела вниз, торопливо нагнулась и, помогая себе ногами, сняла валенки и поставила их рядом, оставшись в серых шерстяных чулках.
Вандышев, смущенный, пододвинул ногой к Соньке лежавшие на полу ботинки и пальтишко.
— Одевайся. Застынешь. У нас хворых и без тебя много. Осторожно, словно боясь испачкаться, Сонька натянула на
свои полные плечи старенькое пальто, присела на край стула и надела ботинки. Когда она встала и подняла глаза, щеки у нее горели.
Вандышев, нахмурившись и, видимо, чувствуя себя неловко, отошел в сторону.
Но в дело опять вмешалась Морозова. Она вернулась к большому столу, на котором теперь яркой кучкой лежали Сонькины вещи, одну за другой брала их и рассматривала. Затем косо, как-то по-птичьи, глянула на дядю Колю, сказала:
— Правда, солдаты Красной Армии вряд ли смогут носить твою шубку. А перешивать ее нельзя... Так что, я думаю, ты можешь оставить шубку себе... И варежки тоже — очень уж они малы... Правда, товарищи?
Ей ответило сразу несколько голосов:
— Правильно! Верно!
— Валенки твои мы, конечно, отправим. Они пригодятся какой-нибудь медсестре. А тебе, я попрошу, подберут ботинки по ноге... Вот только не знаю, что нам делать с шалью. Как вы думаете, товарищи?
— Нет, шаль пошлите,— неожиданно сказала Сонька.— Вдруг раненому какому-нибудь...— и не договорила, заплакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138