И все равно не унимаются.
Внезапная, как взрыв, волна гнева и ненависти к криво улыбающемуся Якутову неожиданно для самого председателя суда заставила его подняться и крикнуть:
- Встать! Какое средневековье?! Молчать, пока не спрашивают!
Конвоиры заставили Якутова встать, и он, через силу усмехаясь разбитыми губами, поднялся, - снова звякнули наручники. Во время борьбы с конвоирами в минутной темноте наручники сильно сдавили кисти рук, и сейчас было видно, как кисти наливаются кровью.
Председатель хорошо знал, что по закону кандалы и наручники могли быть надеты только на тех, кто по суду лишен всех прав состояния. Но в тюрьме так боялись Якутова, временами он казался таким исступленным, что, в обход закону, тюремщики применили наручники.
И председатель, в глубине души презирая себя за это, делал вид, что не замечает нарушения закона.
Иван Илларионович постоял молча, нервно и раздраженно потирая припухшие в суставах подагрические пальцы, потом сел.
В это время под беленным известью потолком снова зажглись электрические лампочки. Свечи стали ненужными. Язычки их пламени словно растаяли в потоке льющегося с потолка и чуть дрожащего света.
Помощник начальника тюрьмы был обязан неотлучно находиться в здании тюрьмы во время суда. Недавно произведенный в офицерский чин, усердный и начищенный до блеска, скрипящий ремнями, он с угодливой поспешностью бросился гасить свечи. Но председатель остановил его, показав сердитыми глазами на люстру: а вдруг погаснет опять?
Иван Илларионович с мучительной отчетливостью вспомнил те секунды омерзительного страха, которые он пережил во внезапно наступившей темноте, - теперь страх казался смешным, детским. Ну что могли сделать ему Якутов и еще два человека, истощенные годом тюрьмы и следствия? Смешно. Дико!..
Нервы истрепались до предела, до невозможности! Как только кончится полоса судебных дел, необходимо уехать месяца на три, может быть, в Баден-Баден или куда-нибудь к морю, к той же Адриатике, чтобы хоть на время отстраниться от ужаса этих лет...
И ехать надо одному, без семьи: никто из них не понимает тяжести бремени, которое взвалено на него. Только, пожалуй, внучонка Ванюшку взял бы с собой, хотя и тот с поистине детской жестокостью никогда не устает задавать свои бесконечные "зачем" и "почему"...
Свечи не стали гасить, а только перенесли на подоконник. Поставленные в ряд, они напоминали паникадило, - тень железных прутьев шестикратно повторялась на прихваченных морозом стеклах окна. Взгляд председательствующего недовольно скользнул по ним.
Иван Илларионович поудобнее уселся в кресле: все острее ощущалась тупая, ноющая боль в низу живота. Опять, по всей видимости, начинался приступ, - один из них когда-нибудь сведет его в могилу... Нет, ехать, конечно, надо в Карлсбад: там он всегда приходит в себя...
- На чем прервали заседание, Александр Александрович? - повернулся он к сидевшему рядом с ним капитану, серовато-бледному, тоже, видимо, пережившему в темноте несколько трудных минут. "Все мы вот такие герои", с внутренней усмешкой подумал председатель, нащупывая в кармане мундира плоскую коробочку с опиумными пилюльками и подвигая к себе графин с водой. - Прошу, Александр Александрович, ведите пока заседание, у меня приступ язвенной болезни...
- Может быть, прервем, Иван Илларионович? - Обеспокоенно прошептал, наклоняясь к уху председателя, капитан. - Вы действительно выглядите...
- Продолжайте! - тихо и сердито сказал Иван Илларионович. - Каждый день нам телеграфируют о незаконченных делах... Они там ориентируются на генералов Ренненкампфа и Меллер-Закомельского. Эти немцы не очень стеснялись проливать русскую кровь...
Уронив пенсне и поймав его на лету, капитан с удивлением глянул на председателя, и Иван Илларионович как будто только тогда услышал свои слова, замахал рукой.
- Ведите, ведите заседание! Это так... про себя...
И пока прокурор прекрасно поставленным голосом задавал подсудимому почти ненужные вопросы, Иван Илларионович, украдкой, из-под полуопущенных век всматривался в лицо Ивана Якутова, уже, казалось, отмеченное смертной печатью. Потом он раскрыл папку с документами предварительного следствия и принялся перелистывать страницы.
"При сем представляется список лиц, подлежащих аресту, скрывшихся и ныне разыскиваемых. Полковник Я. Ковсик".
"Якутов... Приметы: роста выше среднего, немного сутуловатый, телосложения плотного... переодевается в офицерскую форму..."
Иван Илларионович мельком глянул на подсудимого; тот, вскинув голову, смотрел в окно, за которым едва видимыми белыми столбами поднимался над тюремной стеной дым.
Интересно, как Якутов выглядит в офицерском мундире? Ведь никак не вяжутся с офицерским кителем эти натруженные, сейчас тронутые тюремной бледностью рабочие руки. С таким же успехом мог бы переодеваться в рясу архимандрита!
Словно почувствовав устремленный на него взгляд, Якутов отвел тоскующие глаза от окна и посмотрел на люстру под потолком. Три лампочки горели розным красноватым светом. Арестант, которому, наверно, осталось не так уж много жить, смотрел на лампочки с такой же жадностью, с какой только что глядел в окно...
Иван Илларионович подумал, что свет не мог погаснуть сам по себе. Может быть, товарищи Якутова, оставшиеся на воле и снова готовящиеся к бунту, узнали, что сегодня судят их дружка и, вероятно, приговорят его к смерти? Может быть, это они со злонамеренной целью повредили электростанцию, испортили что-нибудь в ее машинах или просто повалили столбы, по которым тянутся к тюрьме провода?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40