И никуда не делись - принесли.
Выпытав у Юрия тонкости и отличия шемаханской и кромской моды - на пробы они перевели чуть не целую шкуру бычка и углем замалевали стену - Савва заперся. А еду ему оставляли под дверью.
Похоже, не зря запирался.
Платье было двойным: внизу дразняще мерцает сквозь разрезы молочный, окаймленный золотой тасьмой шелк. Узкие рукава мыском приподняты у кистей, открывая тяжелые запястья1 с ограненными "розой" яхонтами - такими, что и в серьгах и ожерелье: от них руки кажутся особенно тонкими. Сверху - синий с алыми языками, слегка тусклый бархат: распашная юбка, пояс под грудь, приподнятые на плечах, набитые конским волосом и перевитые алыми лентами рукава, разрезные, у локтя раскрывающиеся, как плод, тяжело упадая к ногам; опушенный мехом квадратный вырез, почти прозрачная косынка закрывает грудь, складками уходя под мех. К платью еще полагалась крытая ржавым бархатом накидка из седой, зимней, белки и флер-туманец, размывающий черты лица. Закрепив его шпильками, Сольвега отошла и залюбовалась; а рот Сёрен вообще как открылся, так и забылся. Ровно пять минут Савва был счастлив. А после, потирая красные от недосыпа глаза, стал вязаться к Сольвеге с обедом - и куда в него лезет столько?
16.
По желтоватому каменному полу бродили резные мелкие тени, пахло увядающими листьями акации, и узорная решетка на окне казалась украшением, легким и совсем не страшным.
Отец-магистрат перевернул насаженный на стержень кусок бересты.
- И мостовое не платил також.
Когда-то наставник Донатор учил Юрия, что если портрет не получается, надо сравнить натурщика со знакомым предметом обстановки или зверем. Если исходить из этого, магистрат походил на барсука и окосевший поставец. Было сие следствием пьянства, мордобития или болезни, но лик скривился на сторону, левый глаз закрылся, правый созерцал переносицу, а угол крупного рта прятался во вздувшейся щеке. Юрий подумал, что магистрат едва ли закажет свой портрет, разве что в сумерках и сбоку.
Со стуком перевернулась очередная табличка.
- И верейное не платил. И дымное. И подушное.
Единственный нежно-голубой глаз выразил укоризну.
- По две полшельги с каждого, включая пеню, и это выходит...
- А поелику из воздуха сгуститься не могли, - ядовито перебил Юрий, - то следует допросить воротную стражу на предмет утаения дохода.
Магистрат мучительно воздохнул.
- Допрашивали быть. А ежели пробрался в город через калиточку в городской стене либо через верх оной, имеет место подлое уклонение от обязанностей честного человека по выплате...
- Мостового, верейного и на каланчу.
- Правильно! - магистрат расцвел. - Итак, это выходит девятнадцать...
- Десять.
Магистрат сунулся кривым носом в бересты:
- И плата за дознание.
В ратуше было тепло и сонно, плавала в солнечных столбах пыль.
- Двенадцать, и не шельги больше.
- Прямо сейчас.
- Четыре, - Крадок вывернул мошну, показывая ее внутренности. Монетки покатились по столу, отец-магистрат живо прижал их дланью. Порскнул из-под рукава песок. Покосившись на Юрия, рядец быстро смел его на пол.
- Однако же терзают отцов-благодетелей сомнения. Поелику вверенный нам градец не узрел возка славного нашего сожителя и врачевателя, - магистрат пожевал нижнюю губу. Ей-ей, барсучина. - А челядин вельми много, три девки...
Мастер перегнулся через стол. Отец-магистрат подался назад, в словах тоже.
- Замечу также, - сказал он с печалью в голосе, - что охрана вашего дедушки оказала гостю тароватому, известному и полезному Кроме, гвалт и поношение.
Юрий вылупился от души:
- Что?
Ресницы хлопнули одновременно - черные, длинные, как песня, Юрия и белесые рядца.
- Гвалт и поношение. Вот, в грамотке записано.
- Гвалт, может, и был, - вздохнул знаменщик, - а поношения - не было.
- Как же не было поношения? Он же гостя этим... басурманом звал?
- Сколько? - спросил Юрий прямо.
- Пять.
- Упырь.
- Набавлю.
- Стукну.
- А вот это - не нужно! - воздел пухлые руки рядец.
- Две.
- Но возок представьте. И озаботьтесь прошением в гильдию о дозволении врачевания, поелику...
- Понял.
И они разошлись, почти довольные друг другом.
Сольвега стукнула по исхудавшему мешку. Взлетела пыль. Радостно засмеялся Микитка.
- Ой, держите меня! - всплескивая обвалянными в муку руками, охнула Сольвега. - Ох, трое держите, четверо не удержат!
Тумаш с Саввой рады были стараться. Андрей - не все синяки еще зажили, чуя подвох, остался в стороне. И правильно. Неотразимая в ближнем бою Сольвега грудью разметала помощничков. Тумаша приложило об угол стола, Савву мало-мало не закинуло в очаг. Попытка возмутиться была пресечена на корню.
- У, ряхи бесстыжие, - свирепствовала ключница, - оглоеды, коты подзаборные. Совести у вас нет! Мыши скоро с голоду разбегутся. Толокна в кадушке на дне, по ларю с мукой ветер свищет, шемаханское пшено кончилось, а вы жрете да девок лапаете, саранчуки!
- Такую лапнешь, - прогудел Савва, потирая колено. - Себе дороже.
Сольвега метнула в него косой взгляд, грохоча в котле уполовником.
- "А когда я стану вот так, - осторожно прошептал Андрей, - то мне плевать, на какой стороне у тебя тюбетейка".
Масла в огонь подлил воротившийся Юрий. На крик и грохот в кухню прибежали Сашка, Ястреб и зареванная Сёрен - Лэти ушел с фрягом Хотимом Зайчиком. Ушел ненадолго - надолго обряд не отпустил бы, но сиротка все одно рыдала, как по покойнику.
Ястреб грохнул кулаком об стол, заставив кухонную утварь, на радость Микитке реявшую под потолком и гоняющую по углам взрослых дяденек, вернуться на предназначенные места.
- Десять шельг, - почти неслышно фыркнула Сольвега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24