Но мальчик убежал к маме, как только ему достали мяч, и ничего больше не сказал.
Маленький рыжий человек собирал пустые бутылки. Его встречали на улицах, в скверах, в подъездах или в приемном пункте. Где он жил, тоже никто не знал.
Его пиджак блестел на спине пятнами; если были пуговицы, то пришитые криво, низ пиджака переломился в нескольких местах, и ткань загнулась внутрь. Брюки - что-то на месте штанов - короткие, широкие, и... Рубашки почти не было. А черные, то есть теперь рыжие ботинки были на три размера больше, носки их загнулись вверх, и подметки подволакивались сзади, перевязанные веревочками, когда-то белыми.
Иногда маленький рыжий человек улыбался, если выпрыгивал из бутылки в траве солнечный зайчик и отскакивал на несколько шагов, размахивая ушами...
Был вечер с осенним дождем. Маленький рыжий человек вошел во двор-колодец и свернул к помойке искать бутылки. Здесь он был в первый раз.
- Лутьюфо! - услышал он.
Он обернулся - никого?
- Лутьюфо! - он поднял голову и увидел в открытом окне четвертого этажа пожилую женщину с такими черными волосами, что казались синими.
- Поднимись ко мне, Лутьюфо, - сказала женщина, и звук ее голоса был все таким же гулким - от слепых стен, от черных прочих окон, - Я тебя жду.
Тот, кого назвали Лутьюфо, вошел в подъезд. В тяжелые двери подъезда были вставлены очень маленькие цветные стеклышки, составлявшие рисунок. Многих стеклышек не было, а на остальных проступали трещинки-морщинки. Тот, кого назвали Лутьюфо, поднялся по ступеням, ставшим полукруглыми от шагов тех, кто очень быстро бежит вниз, когда не скатывается по перилам.
- Входи, Лутьюфо, - сказала та пожилая женщина.
Лутьюфо шел по узкому коридору, по обеим сторонам которого стояли пыльные и высокие двери, за которыми слышались разговоры, или музыка, или хихиканье, или ласковый шепот, или вздохи. Он шел и знал, что с ботинок отстает липкая уличная грязь, и боялся оглянуться, чтобы не увидеть эти следы. Еще он боялся оглянуться, чтобы не увидеть женщину. И с каждым шагом он ждал окрика: "направо" или "налево".
Но вот они вошли в комнату у поворота на кухню. Лутьюфо остановился у двери: огромное зеркало - прямоугольник, чуть больше оконного проема, у которого оно стояло, - смотрело в окно. И он увидел, какое оно прозрачное и настороженно-глубокое, по тому, какое оно внутри - черное с обратной стороны. Стол, круглый, посреди комнаты. Три желтых стула вокруг него - один отодвинутый, а два плотно прижатые к краю стола. Шкаф в углу и книги стопками на шкафу, на полках, на полу. Узкая кровать и лампочка над ней в стене, окрашенной в бледно-зеленый цвет. Больше ничего не было в этой узкой комнате с одним окном.
- Будем пить чай, - сказала женщина, - только пойду закрою окно в кухне. А ты садись, - женщина указала на один из стульев.
Лутьюфо, не снимая из-за плеч мешка, попробовал отодвинуть стул, чтобы сесть, - не получилось. Женщина внимательно смотрела.
- Нет?.. - сказала она, - Попробуй еще. Постарайся вспомнить... ну...
Но стул невозможно было оторвать от пола. Тогда женщина повела рукой - и стало возможно...
- Ну как живешь, Лутьюфо? - спросила она, наливая чай из приземистого и широкого стеклянного чайника.
Лутьюфо не ответил. Он смотрел на нее спокойно, без удивления. И тогда она заглянула ему в глаза, рассмотрела и дальнее, а рассмотрев, вздохнула.
- Значит, самое страшное... Бедняга. Впрочем, что ж я ведь, а? - и она положила ему вишневое варенье на блюдечко. - Оно с косточками, кушай.
Женщина выглядела красивой. Ее лицо казалось молодым, но вблизи кожа была как ткань давно опавших листьев. Тело по усталой привычке стройно изгибалось под вязаным черным платьем с редкими седыми нитками, как и в волосах, черных, словно синих. И она куталась в черный плед, зябко и привычно.
- Давным-давно... - сказала женщина, - Это было так давно, что старые люди рассказывали об этом, как о давно минувшем... - она посмотрела на Лутьюфо и вновь отвела взгляд, - Значит, и это тоже... и это, - и на мгновение из ее лица выглянуло ее лицо, но совсем дряхлое, совсем старухи.
Они пили чай, и женщина еще раз положила Лутьюфо варенье. А к окну прилипал серый вечер. Лутьюфо начал беспокоиться, ерзать на стуле. И встал.
- Пора? - встала и женщина.
Они вышли на площадку, пройдя мимо закрытых и пыльных дверей, за которыми слышались вздохи, или ласковый шепот, или хихиканье, или музыка, или разговоры.
Лампочки на стене не горели, но и темно не было - свет пробивался из стен - не из окон, вечерних и тусклых. Женщина внимательно оглядела лестницу, даже заглянула вниз, и в глазах ее запрыгала подозрительность. Но было тихо, и она сказала:
- Приходи... - повелительным тоном.
И закрыла за собой дверь.
Свет на лестнице усилился - стал еще более бледным - когда Лутьюфо немного спустился, перебирая в кармане прилипающие вишневые косточки, тринадцать круглых косточек.
- А-а-а-ах-х-х! - пронеслось снизу вверх и, отразившись шипением, пошло вниз, и вновь, - А-а-а-ах-х-х!..
Из ведер для отходов начал подниматься и струиться вниз серенький дымок, натекая на ступени.
- А-а-а-ах-х-х!..
Лутьюфо оглянулся, а рука его, которой он опирался о перила, промахнулась, и это движение в пустоту отдалось в животе провисающим еканьем. Он едва удержался на ногах.
Мимо его поползла струйка бледно-синего, с трудом взбираясь на ступени, натужно вздыхая и рассыпая гаснущие в сереньком дымке цветы. Лутьюфо вздрогнул; слабое воспоминание коснулось его волосы. И волосы шевельнулись. Кровь толкнула в лицо и прошла под кожей головы, облив изнутри горячим. Воспоминание о страшном, которое так часто происходит с другими, но не должно случиться с тобой, и вот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14