А за всей семейкой по пятам толпа зевак. Интересно им, видишь ли, чем все кончится.
Ну и показал Чюпкус, на что способен этот его телецуцикомагизм. Со всех ног от разъяренной бабы улепетывал и до того разгорячился, что магнит внутри накалился, шерсть дыбом встала, из когтей искры сыплются, глаза прожекторами светятся, а лай совсем диковинный стал - будто электрогитара на полную мощность вопит. И сковородка по камням отчаянно бренчит. Такой шум, треск и грохот поднялся, приходится выбирать - то ли блины бросать, то ли навек глухим оставаться, да еще неделю таблетки от головной боли глотать.
Но зевакам ничего не страшно - ни на шаг не отстают. Наверно, и дом бы с места своротили, да посчастливилось мне: Чюпкус дыру в заборе нашел, сам-то пролез, а сковородка между кольями застряла, ни туда ни сюда. Нахохотались мы вместе с зеваками до упаду. Ну, а когда все разошлись и я вызволил Чюпкуса, стало мне ясно, что дела нешуточные завариваются.
"Да, пока кашу варил, сладко казалось, а стал расхлебывать - загорчило", подумалось мне, но Чюпкусу ничего не сказал. Стыдно стало. Ведь я по знакомству этот магнит выставочный купил и пса честного в такую неприятную историю втянул.
Но и это еще не все.
Все на ошибках учатся: глупцы - на своих, умные - на чужих.
БРАКОНЬЕР
Когда я сделался известным охотником, волки нашу деревню стороной обходить стали. Знали серые разбойники, с кем могут на околице столкнуться, вот и не совали носа туда, куда достигал мой меткий глаз, заплывший от комариного укуса.
Избегали встреч со мной и клыкастые кабаны, и длиннохвостые лисы. Стремглав убегали зайцы, чуть заслышат мои шаги. Черви прятались в земле, рыбы - в воде. Только комары да люди преследовали меня толпами, лезли в глаза, назойливо жужжали и по-всякому расписывали мои подвиги, да так, что трудно отличить быль от небылицы. В конце концов невтерпеж мне стало слушать эти россказни, спрятался я от них в самый темный угол чулана.
Оказывается, прославиться - это еще хлопотнее, чем выставочный магнит проглотить. Опаснее, чем дурака на узкой тропке встретить. Одним словом, слава, добытая на охоте, теперь сама за мной охотиться стала. Куда я, туда и она, как тень за мной бродит. А где она - там зеваки пиявками прилипают, вопросами засыпают, совета спрашивают.
- Скажи, уважаемый, почему петухи, когда поют, глаза закрывают?
- Потому что песню свою на память знают.
- Так-то так, но посоветуй, что делать: как запоют - обязательно дождь накликают?
- Зарежь петуха - дождя не будет.
- А почему аист на одной ноге стоит? - непременно хочет знать другой.
- А потому, что если обе поднимет - опрокинется.
- Пупкус, каких деревьев в лесу больше всего?
- Стоячих...
- Может, и правда твоя, но почему ж тогда вода стоячая вверх не бежит?
- Да потому же, почему корова шпоры не носит...
Вот так, пока других поучал, сам я до того поглупел, что набрал в поле камней и сам себе памятник строить начал. Высокий - что колокольня, красивый как корчма. И каждое утро, бывало, взберусь на него и перед соседями проповеди балабоню. Так и тянулось, пока в один прекрасный день я до того заболтался, что за край шагнул и на землю свалился. Не знаю, сколько времени пролежал без памяти, а когда пришел в себя, слышу - матушка рыдает:
- Ох, несчастье, ох, беда!.. Человека, можно сказать, уже нет, а язык все еще трепыхается... как оторванная подметка болтается!..
Невтерпеж мне стало, решил, как поправлюсь, обязательно свое прославленное имя в самом глубоком озере утоплю. Так и сделал. Сунул голову в воду и чуть сам не утоп. Но люди это на свой лад объяснили: мол, великий охотник Пупкус в воде ушами дышит, голыми руками щук хватает и на берег как поленья мечет.
В сердцах пытался я от славы в погребе прятаться, одеялом голову накрывал. Но по деревне снова поползли слухи: мол, я нарочно глаза к темноте приучаю, потому что собираюсь в полночь на Волчьем болоте бесенят ловить.
Вывели меня из терпения, залез я в чулан, дверь изнутри запер, ключ в окошко выбросил. Но дорогие соседушки так по мне соскучились, что к дому подступили, поднатужились, с фундамента его приподняли и заботливо спрашивают:
- Как думаешь, Пупкус, не повредит ли долгое сидение твоему драгоценному здоровью?
Ничего я им не ответил, но до того разволновался, что нервы у меня дергаться стали, весь трясусь с тех пор, в разговоре не сразу на нужное слово попадаю, все мимо промахиваюсь. Ну, думал, - всё, отстанут. Но однажды случилось вот что. Волки поверили, что я не охотник больше, и расхрабрились, у свинопаса козу задрали, потом у мясника собаку, а у чабана кожух в клочья растерзали. Куролесят, совсем распоясались - режут без разбора, что только им на глаза попадет: коня так коня, быка так быка, даже пугало в огороде и то не пожалели.
Пострадавшие хозяева пугала прибежали ко мне:
- Ты, говорят, охотник, у тебя ружье, ты и должен уничтожить разбойничье семя.
- Погодите, не горячитесь, - поясняю им. - Разбой разбоем, волков перевести можно, да только что за лес без волков?
- А что за деревня без пугала? Сами, что ли, станем воробьев с конопли гонять?
- Погодите шуметь, - успокаиваю их. - Слезы слезами, но какое же село без беды?
- А что за село без скота? Хочешь, чтоб мы друг друга пасли?
- Согласен: нет села без мужика, огорода - без пугала, леса - без волка, уговариваю, а переговорить все равно не могу. Да и то правда, кому приятно, когда дикие звери домашний скот без всякого плана режут?
Однако нет худа без добра: волк - скотину, я - волка, и оба довольны.
Сижу в кустах, караулю, стадо охраняю. Чтоб не заснуть, горсть муравьев за шиворот сунул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41