- Это какой, - говорю, - Гибель?
- А тот, - говорит, - который тебя по щеке ударил.
- Как? - я говорю. - Мать честная! Когда ты успел?
- А я, - говорит, - его в околотке... в сенях... прикладом. Пока ты там пирамидон кушал.
Ведь вы подумайте, какой ловкий парень! Он этого подпоручика с одного маху прикладом положил. Помните, доктор спросил, кто там орет? Так это Гибель орал. Зыков его в это время под лавку запихивал.
- Я, - говорит Зыков, - в этих сенях, между прочим, и погончики тебе раздобыл... Нет, - говорит, - не бойся. Не с покойника. Там у доктора китель висел. Так я с этого самого кителя. Ведь ты, - говорит, - теперь знаешь кто? Ты теперь - доктор.
- Фу, - говорю.
Я говорю:
- Зыков! Чего ж ты, братишка, тогда дурака валял? Чего ж ты со мной ругался?
- Ругался? - говорит. - А ты что - захотел, чтобы я целовался? Чтобы я тебя "дорогим товарищем" называл? Так нас бы с тобой тогда, дорогой товарищ, на одной березе повесили.
- Верно, - говорю. - Верно, Зыков! Ах, ну и ловкий ты парень, Зыков!
А он говорит:
- Да! У меня теперича такой вопрос: расстреляют меня, скажи, у ваших или нет, если я туды перемахну?
- Да брось, - говорю. - Ты что - генерал? Или ты полковник?
- Нет, - говорит, - я - нижний чин.
- Ну, - говорю, - чего ж нам тебя стрелять? Мы расстреливаем врагов, капиталистов, а ты кто? Ты же не капиталист? Ты же не с буржуазного класса?
- Я, - говорит, - таких слов не понимаю. Но я, - говорит, - окончил приходскую сельскую школу. Два класса. А после батя меня в пастухи отдал.
- Во! - говорю. - Значит, мы с тобой одного звания. Я тоже в пастухах воспитывался. Да что, - говорю, - я! У нас вся армия с пастухов, да с маляров, да с каменщиков. У нас, - говорю, - тебя примут во как! Свой парень! Мужик! Где же тебе иначе служить, как не в буденновской армии?
- Верно, - говорит. - Мне, - говорит, - в казаках служить неподходящее дело. Я, - говорит, - это давно о Буденном мечтаю. Мне, понимаешь, ужасно охота его поглядеть. Какой он такой, Буденный? Ты его видел?
- Да, - говорю, - видел. Но только - на стенке. Портрет его у нас в штабе на стенке висел. На белой лошади.
- А что, - спрашивает Зыков, - он - с офицеров бывших?
- Ну да! - говорю. - Ты что - сдурел? Ведь он же командует цельной армией.
- Значит, из генералов?
- Да нет, - говорю, - из бывших батраков. Представь себе - нашей губернии мужичок. Да, впрочем, - говорю, - сам увидишь! Если мы до Луганска дойдем и я Буденного разыщу, я тебя обязательно с им познакомлю.
- Знаешь что? - говорит Зыков. - Давай пойдем тогда поскорей, поищем дорогу.
- Пойдем, - говорю.
А сам, понимаете, и встать не могу. Развезло.
Зыков тогда меня поднимает, и я кое-как шагаю. Шагаем мы через лес и выходим на такую веселую опушку. И помню - выходим мы на эту веселую опушку, Зыков и говорит:
- А скажи, - говорит, - на коего лешего ты нашего часового тюкнул?
Я говорю:
- Как тюкнул? Я, - говорю, - его не тюкал. Это его один сумасшедший, наверно, угробил.
И только я это сказал - вы подумайте! - из кустов выходит мужик. Тот самый сумасшедший мужик, который меня, вы помните, напугал и в которого я с браунинга целился.
Идет он навстречу - лохматый, рваный, и опять, вы подумайте, улыбается. И опять он чего-то бормочет и чего-то шипит.
Я испугался. Стал. Но виду не подал.
Я говорю:
- А-а! Знакомая личность.
- Это кто? - спрашивает Зыков.
Я говорю:
- А это тот самый, который вашего караульного камнем убил.
Потом говорю:
- Ты что же это, братишка, по чужому пачпорту людей убиваешь? А? Меня, знаешь, из-за тебя чуть за нос не повесили. Чуешь? Ты, - говорю, - зачем это вздумал людей убивать?
А он отвечает:
- Да, - говорит. - Убивал и убивать буду. Я, - говорит, - вас всех изничтожу, мамонтово племя.
И вижу - глядит мне на левое плечо. А там, понимаете, на левом плече, у меня погон сверкает.
- Я, - говорит, - и вас не пожалею. И вас отошлю к богу в рай, сучьи дети!
Нагибается и - вижу - берет камень.
- Стой! - кричу. - Стой, шалопут!
Но тут, понимаете, - зззиг!
Над самой моей башкой летит камень. Ну, только на палец башки не достал!
Разозлился я.
- Чум! - говорю. - Сумасшедший! Остановись!
А он, вы представьте себе, бежит до канавы, нагибается и набирает полные горсти камней. И оттуда, понимаете, из засады, начинает в нас этим каменьем швырять. Мне в ухо два раза попал. Зыкову, кажется, в грудь или в нос.
Я говорю:
- Хватай его, Зыков! Чего там...
Навалились мы тут вдвоем на этого сумасшедшего, Зыков его по ногам хрястнул, а я в обнимку схватил и валю на землю... А он - сильный. Сумасшедшие, знаете, все сильные. Он ворочается, шипит, кусается - ну прямо никак невозможно его положить. И орет все время.
- Гады! - орет. - Собаки! Холуи буржуйские!..
Ну, тут я с себя ремешок стянул, - у меня ремешок был особенный, прочный, из сыромятной кожи, - и мы сумасшедшего кое-как связали. Чтобы он не орал, мы в рот ему напихали травы. И после, связанного, кинули в канаву, - лежи, мол, отдыхай.
И уж собрались дальше идти, - вдруг слышим топот. Казачий разъезд. Понимаете? Прямо на нас несутся.
- Стой! - говорят. - Кто такие? Откуда?
"Ну, - думаю, - Петя Трофимов! Завяз".
Сижу на земле на корточках и встать не могу.
А Зыков, вы знаете, не смутился. Он отвечает бойко:
- Так, мол, и так... Генерала Мамонтова личные курьеры.
- А куды идете?
- А идем, - говорит, - мы в деревню Курбатово, к полковнику Штепселю с донесением.
- Так, - говорят, - дело. А ну - поворачивай в штаб.
- Это зачем?
- А затем. Там разберемся.
И вижу - глядят на мои погоны. И хмуро посмеиваются. Дескать, нам все понятно. У нас глаза спробованные. Нас на арапа не возьмешь.
А только и Зыков не дурак. Он тоже глядит на мои погоны и тоже чего-то кумекает.
- Вы знаете, - говорит, - между прочим, кто это там сидит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15