Если уж мама лежит, значит, ей на самом деле худо.
- Поезжай утром с Олей, а я после часу тоже приеду...
- А до часу что ты будешь делать?
- Утром в училище надо. Кросс с утра у нас.
- Или ты за физрука тоже нанялся? - нехорошо прищурившись, спросила Настя. Грачев давно знал этот ее недобрый прищур и нисколько не сомневался, что сейчас последует взрыв.
- Первый весенний кросс у ребятишек. Надо организовать, проверить, поглядеть на них вне училища...
- А собственный дом пусть горит и обваливается? Я должна чуть свет тащить Олю к бабушке, чем та больна - неизвестно, но тебя это не волнует... Если ребенок тоже заболеет - пусть...
- Ну, брось ты, Настя. Знаешь ведь - группа у меня новая, я не привык и ребята не привыкли. Людей воспитывать не железки клепать, бац-бац, и готово, тут подход нужен...
- Вот-вот, и я про это говорю: клепал бы ты железки, бац-бац - две сотни в месяц, и никаких переживаний. Подумаешь, Макаренко новый выискался. Подход, заход, психология... Воспитатель! А дочку кто будет воспитывать, вот ты мне что скажи?
Вечер был испорчен. Настя долго гремела кастрюльками в кухне, демонстративно не обращая внимания на Грачева, и позволила себе такое, что обычно никогда не позволяла: велела пятилетней Оле пойти и спросить у папочки, собирается ли он ужинать, если да, то может пожаловать к столу.
Оля с удивлением посмотрела на мать, Анатолий Михайлович укоризненно взглянул на жену и сказал дочке:
- Это мама с нами играет: она директор, ты секретарь, а я вроде публика. Ты выясняешь желание публики и даешь ценные указания... Понимаешь?
- Понимаю, - с сомнением сказала Оля, - пусть лучше ты будешь директором. Мама, пусть папа будет директором? Пусть?
- Боюсь, папа не согласится.
- Папа, ты согласишься? Согласись, пожалуйста, папа!
- Согласен, уговорили, но только понарошку.
- А по правде?
- По правде не согласен. Таланта нет, не справлюсь.
Грачев загадал: если к месту сбора явятся двадцать из двадцати пяти оглоедиков, можно считать - все в порядке, если меньше - плохо. Он шел от станции метро "Сокольники", не замечая стендов, пропуская ларьки "Союзпечати", не сосредоточивая внимания на встречных, хотя обычно любил смотреть по сторонам, и, злясь сам на себя, мысленно спрашивал: ну, сколько, сколько их там?
За аркой Сокольнического парка, справа от главной аллеи толкалась прорва народу. По преувеличенно громкому звучанию мальчишеских голосов, суетливому шнырянию ребят и множеству других, плохо поддающихся определению признаков Грачев понял - наши.
Завидев мастера, ребята его группы потянулись навстречу. То и дело слышалось:
- Здравствуйте, Анатолий Михайлович!
- Доброе утро!
- Привет!
А он считал:
- Семь... десять... четырнадцать... двадцать, - вздохнул незаметно, с облегчением, - та-а-ак - и двадцать один... и двадцать два и двадцать три! - И сразу заметил: а день-то какой синий-синий! И парк пахнет оттаявшей землей, и, если прислушаться, можно даже различить голоса птиц.
До старта оставалось еще минут десять, Грачев сказал:
- Ну что, разомнемся, ребятки? - и скинул пальто. На нем был синий тренировочный костюм, кроссовые туфли. - Пробежимся легко-легко, никто никого не обгоняет, все следят за выдохом. Выдох глубокий, полный, до самого конца. Пошли!
Он бежал неторопливо, мягко отталкиваясь от пружинившей под ногами земли, стараясь дышать ровно и глубоко. Мальчишки сначала держались рядом с Анатолием Михайловичем, а потом растянулись вслед, словно пестрый хвост невиданной птицы...
До старта оставалось минуты две. Болельщики толкались у места финиша, некоторые заспешили на середину дистанции, чтобы вдохновлять и подбадривать своих; галдеж стоял невообразимый.
Грачев успел сказать:
- Бегу последним, ребята, кого догоню, берегись! Пятки оттопчу!
Судья закричал в жестяную трубу:
- Уча-а-астники, на ста-а-арт!
И вот уже добрых восемь сотен ног ударили в весеннюю землю, заработали локтями мальчишки, задышали в полную силу легких и понеслись, понеслись вперед.
Бегать Грачев был не особенный мастер и решил замыкать группу по двум соображениям: чтобы кто-нибудь из длинноногих оглоедиков не обыграл его, пока еще такого нельзя было допускать, и, во-вторых, чтобы каждый старался убежать от мастера.
Анатолий Михайлович, с мальчишества приверженный к спорту, пробовал себя в легкой атлетике, в борьбе и наконец в штанге, он знал и радость побед, и горечь поражений, и хотя всю свою жизнь считался, да и на самом деле был уравновешенным человеком, на дистанции, ринге или помосте увлекался и, случалось, терял контроль над собой. Втянувшись в ритм общего движения, Грачев почувствовал вдруг, что ноги незаметно увеличивают темп и какой-то глубоко спрятанный черт начинает нашептывать: "А ну прибавь, прибавь..."
Грачев подумал: "Да ты что?" - усмехнулся и стал внимательнее наблюдать за обстановкой: ребята бежали хорошо, в голове колонны, тесной группой. Никто заметно не отстал. Но лидировал бег "чужой" мальчишка. Длинный и тощий, откинув далеко назад голову, он шел с отрывом метров в двадцать, мерно работал локтями и почти незаметно прибавлял и прибавлял шаг.
"Вот дьявол, - подумал Грачев, - как машина", - и не испытал к пареньку никакого иного чувства, кроме раздражения. Ему даже сделалось неловко - тоже воспитатель! Но эта мысль тут же вылетела из головы. Надо, чтобы победили его оглоедики. Ему эта победа как голодному хлеб, как жаждущему глоток воды... И пусть сгорят все педагогические теории и методики!
Выиграть! Надо выиграть!
С поворота Грачев прибавил темп и, приблизившись вплотную к своим мальчишкам, задышал в затылок замыкавшему группу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89