Дверцы шкафов и ящики были открыты, как будто он собирал вещи. Он собирался уходить и был какой-то взвинченный. Прежде всего, он перестал хипповать, - должно быть, большое облегчение для Рыбы, причем не только с профессиональной точки зрения, но и потому, что теперь тот мог пичкать Чарли негритянской музыкой, - пластинками Отиса Реддинга и тому подобных - единственной музыкойа, которая ему нравилась. Сейчас Рыба сидел, развалясь в черном металлическом кресле, и посмеивался над Чарли, который ходил взад-вперед с надутым видом, разглагольствуя и ероша волосы. Вышагивая, Чарли подбирал с пола то пару старых, потертых джинсов, то рубаху с широким воротом, разрисованную розовыми цветами, то альбом Барклая Джеймса Харвеста, и вышвыривал через слуховое окно в сад.
- Вот как люди находят работу? Это же просто смех, - говорил Чарли. Хорошо бы на улице подходили к первому попавшемуся прохожему и предлагали месяцок поработать главным редактором в "Таймс". Или там судьей, комиссаром полиции, смотрителем в туалете. Кем выпадет, тем и работаешь - наугад. Ну, кроме случаев полной профнепригодности. Ты согласен?
- Без исключений? - вяло спросил Рыба.
- Ну, нет, почему же. Есть люди, которых нельзя допускать до высоких должностей. Есть такие, кто бегает за автобусом, придерживая карманы, чтобы не потерять мелочь. И те, кто мажет руки кремом от загара, чтобы на коже оставались белые пятна. Таких людей нельзя принимать на службу, их будут помещать в специальные лагеря и наказывать.
Потом Чарли обратился ко мне, - а мне-то казалось, он меня не видит:
- Я сейчас, - можно подумать, я оповестил его, что у подъезда ждет такси.
Должно быть, я не смог скрыть обиду, потому что Чарли немного смягчился.
- Привет, малыш, - сказал он. - Входи. Будем дружить. Насколько я слышал, нам теперь предстоит часто видеться.
Я залез в люк и подошел. Он обнял меня. По-доброму так обнял, но это был характерный жест, с помощью которого он показывал людям, что любит их, используя при этом одинаковые для всех слова и тон. Захотелось выбить из него это дерьмо.
Я протянул руку и схватил его за задницу. Задница была немалая, но торчащая, и как раз уместилась в моей руке. Само собой, он подскочил от неожиданности, а я тут как тут - просунул руку ему между ног и как следует дернул за погремушку. Он вздрогнул, захохотал и отшвырнул меня в другой конец комнаты, прямо на барабаны.
Я лежал, чуть не плача, притворялся, что мне ничуть не больно, а Чарли продолжал ходить из угла в угол, выбрасывать на улицу свои разноцветные одежки и обсуждать возможность применения сил полиции для ареста и заключения под стражу рок гитаристов, которые во время игры становятся на колени.
Чуть позже, внизу, Ева сидела рядом со мной на диване и шептала, поглаживая меня по лбу:
- Ох и глупые вы, мальчишки, до чего ж глупые.
Чарли в смущении сидел напротив, а раздраженный Божок - рядом с ним. Ева успела снять туфли, а папа - пиджак и галстук. Он с такой педантичностью продумывал эту решающую встречу, и теперь все пошло насмарку, потому что едва он открыл рот, чтобы произнести прочувствованную речь, как мне на колени закапала кровь из носа, - результат столкновения с барабанами.
Папа заговорил тоном государственного деятеля, как будто обращался к членам ООН, чистосердечно признался, что полюбил Еву, и т.д., и т.п. Но довольно скоро он воспарил от скучных реалий земли-матушки к сверкающим просторам высших сфер.
- Мы что есть сил цепляемся за прошлое, - говорил он, - потому что нас терзает страх. Я боялся причинить боль Еве, и Маргарет, и себе. - Эта чушь действовала мне на нервы. - Наши жизни утратили свежесть и яркость, закостенели. Мы боимся всего нового, всего, что может заставить нас изменяться или развиваться. - На меня напала какая-то слабость, мышцы стали ватными, и захотелось рвануть со всех ног по улице, чтобы вновь почувствовать себя живым. - Но это не жизнь, это сродни смерти, это...
Ну все, с меня хватит.
- Ты хоть когда-нибудь задумывался, насколько скучно слушать всю эту нудятину? - спросил я.
Комната погрузилась в молчание. Да пошли они!
- Сплошной туман и никакого смысла, пап! Полнейшая чушь. - Они смотрели на меня. - Разве можно болтать только ради того, чтобы послушать звучание собственного голоса, совсем не думая об окружающих?
- Пожалуйста, - сказала Ева умоляющим тоном, - не будь таким грубым, позволь отцу договорить.
- Действительно, - поддержал её Чарли.
Последующие слова, должно быть, дались папе с большим трудом после того, как я его осадил.
- Я решил жить с Евой.
И все обернулись ко мне, и глядели с сочувствием.
- А как же мы? - спросил я.
- Я обеспечу тебе финансовую поддержку, и мы будем видеться когда пожелаешь. Ты любишь Еву и Чарли. Сам подумай, ты приобретаешь семью.
- А мама? Она приобретает семью?
Папа поднялся и надел пиджак.
- Я сейчас пойду к ней и все скажу.
Мы остались, а папа отправился разрушать нашу совместную жизнь. Я, Ева и Чарли пили и говорили о другом. Не знаю, о чем. Я сказал, что мне надо пописать, а сам выскочил из дома и пошел бродить по улицам, гадая, что же теперь делать, черт подери, и что там папа говорит маме, и как она это воспринимает. Потом зашел в телефонную будку и сделал звонок за счет абонента, позвонил тете Джин, которая была пьяна и, как обычно, орала. Так что я просто сказал то, что собирался сказать, и положил трубку.
- Вам нужно немедленно приехать, тетя Джин. Божок - в смысле, папа, решил жить с Евой.
Глава седьмая
Жизнь шла скучно, месяцами ничего не происходило, и вдруг в один день все - абсолютно все - пошло кувырком. Когда я вернулся домой, мама с папой сидели, запершись, в своей спальне, а бедный малыш Алли колотил в их дверь, как пятилетний несмышленыш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44