Он увидел нависшие над шоссе черные кроны деревьев и вдалеке несколько желтых прямоугольников окон. ...Тачанка остановилась. Завизжали железные петли. Колеса загрохотали под сводчатыми воротами с грязной, местами облупившейся штукатуркой. Гриньку сняли с тачанки. Грубые руки освободили его от веревок. Вонючая тряпка вывалилась изо рта еще дорогой, от тряски. Развязанный мальчуган еле стоял. Затекшие руки и ноги стали непослушны и тяжелы. Один из конвоиров повел Гриньку вдоль длинного кирпичного строения. Когда-то здесь помещались склады. Контрразведка превратила старые, добротно выстроенные купеческие склады в тюрьму. Гринька шел, озираясь по сторонам. Так вот какая тюрьма! Его вели узким мощеным двором, между низким кирпичным зданием и высокой дощатой стеной. На здании еще сохранились старые надписи: "Езда шагом", "За курение расчет". Оконца, пробитые почти под крышей бывшего склада, были так малы, что их даже не прикрыли решетками. В такое оконце не пролез бы и ребенок. Увидеть же изнутри здания можно было лишь застреху да узкую полоску неба. Проход освещали большие керосиновые фонари, укрепленные на железных крюках, вделанных в кирпичные стены. Возле них стояли часовые с винтовками. Гриньке не удалось осмотреть двор как следует. Сильная рука конвоира завернула его в двустворчатую дверь. Неширокой лестницей поднялись они на второй этаж и остановились в пустынной комнате, освещенной большой электрической лампочкой. - Садись! - приказал конвоир. Гринька чинно опустился на единственную скамью. Солдат-конвоир неприязненно покосился на него, достал из-за голенища короткую трубку с потемневшим медным колечком и принялся набивать ее махоркой. Гринька осмотрелся. Комната была просторна и хорошо освещена. Окна и двери - высокие и чисто вымыты. Стало легче. Он ожидал увидеть в тюрьме какие-то особенные коридоры - узкие, темные, длинные, с выходящими в них дверями, окованными железом. Здесь же было просторно, светло, и даже кто-то совсем близко бренчал на мандолине. Ждать пришлось долго. Но вот в дверях появился комендант тюрьмы - высокий, тощий офицер с орденом, подвешенным к жесткому стоячему воротнику. Конвоир звякнул подковками и вытянулся, ожидая приказаний. Офицер махнул рукой: - Веди! Пряча в кулак непогашенную трубку, солдат подтолкнул мальчугана в открытую дверь, а сам остался в большой комнате. С трудом переставляя внезапно отяжелевшие ноги, Гринька переступил порог кабинета. Он стоял перед комендантом тюрьмы. Разделял их огромный письменный стол. На столе лежали бумаги и синие папки с черными завязками. Из-под бумаг выглядывал вороненый ствол нагана с большой полукруглой мушкой. - Подойди поближе, - приказал комендант. Гринька нерешительно шагнул к столу и остановился. Они настойчиво, не отводя глаз, разглядывали друг друга - белобрысый лобастый мальчонка, вцепившийся тонкими пальцами в краешек стола, и пожилой офицер с треугольным плоским лицом и припухшей, будто ушибленной верхней губой. Комендант еле заметно улыбнулся. И Гринька широко ухмыльнулся. "Отпустит! - подумал он. - Ей право же, отпустит, вражий нос! Ну на что я ему сдался?" - Скажи, - обратился к нему комендант, почесывая на щеке красную круглую родинку, похожую на клопа, - почему ты забросил в море документы? - Документы? - Гринька простодушно поднял брови. - Какие документы? - Документы, которые были спрятаны в фонаре. - В фонаре? - Деланое удивление мальчугана все росло. - А там ничего и не было. - Не было? - Комендант откинулся на спинку стула, присматриваясь к мальчугану. - Зачем же ты забросил фонарь? - Я не бросал его. Обронил. Качнуло меня... и обронил. - Качнуло, говоришь? - Лопни глаза, качнуло! - осмелел Гринька. - Мачта зыбкая. На земле-то ничего ветерок, а наверху мотает ой-ой! Да вы зря на меня так глядите. Завтра волна выбросит фонарь на берег. Сами увидите. Пустой он. Вовсе пустой. Даже свечки в нем не было. - А ты, я вижу, парень разговорчивый. - Ничего! - охотно согласился Гринька. Комендант уже не казался ему страшным. - Шутник! - Шутник! - улыбнулся Гринька. Комендант встал за столом и неожиданно скрипучим, каким-то жестяным голосом спросил: - А тогда... в Общественном собрании... ты тоже шутил? Гринька растерялся. - Что ж молчишь? - холодно бросил комендант. - Отвечай. Гринька стоял бледный, поникший. Никак не ожидал он, что его узнают. И так быстро! Сразу припомнилось, как предупреждали его Роман Петрович и Анастасия Григорьевна... Тюремщик увидел, что мальчуган растерялся. Не давая ему опомниться, он сел, придвинул к себе лист чистой бумаги, аккуратно обмакнул перо в чернильницу. Делалось это уверенно, словно Гриньке только и оставалось рассказать все, что он знает. - Начнем с того... - комендант попробовал перо на бумаге, - что ты расскажешь, кто тебя ждал у шаланды. Гринька насупился и принялся внимательно разглядывать свои ногти. Были они, как и всегда, розовые, блестящие, с белыми пятнышками - "счастьем".
- Ну! - резко поторопил его комендант. Он знал свое дело, тощий тюремщик с пухлой, словно ушибленной верхней губой. Молча, не спуская с мальчугана холодного взгляда, он ждал ответа. Молчание его давило Гриньку больше, чем любые угрозы и крики. Однако давать допрашиваемому думать не полагается. Поэтому, не слыша ответа, комендант повел допрос иначе. - Впрочем... - Он положил ручку на место. - Начнем мы с того, что ты споешь мне песенку, которую пел тогда... в Общественном собрании. Помнишь? Гринька понял: над ним смеются. Он стоял с опущенной головой и поникшими плечами. Нижняя губа его опустилась. Казалось, вот-вот - и он разревется во все горло, по-ребячьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28