У открытых дверей -- обувь молящихся. В мечеть нельзя входить обутым. Подальше от порога -- обувь попроще: деревянные и кожаные шлепанцы. Ближе к дверям -- модные туфли с длинными носами.
Сегодня воскресенье, будний день, обуви у мечети мало.
Напротив, через узкую улицу, особняк в пять этажей. Это дом Азы и Леми.
Вот и вся семья в окнах третьего этажа. Разувшись, опустившись на колени, сидят на молитвенных ковриках. Сложили руки у лица, смотрят в небо, задумались. А может, разговаривают со своим богом -- аллахом, советуются о своих сегодняшних делах. Потом вдруг низко кланяются, почти касаясь лбом пола, и медленно распрямляются, проводя руками по лицу, будто умываются из ручья.
Отец Азы и Леми -- грузный, с редкими волосами, гладко зачесанными назад, с выпуклыми глазами, в белом европейском костюме. Распрямляясь, он поворачивает руку и смотрит на часы. Отцу Азы и Леми всегда некогда, Он деловой человек. "Бизнесмен средней руки", как говорит о нем папа.
А что значит -- "средней руки"? Наверное, совсем никудышный...
Аза я Леми тоже старательно кланяются и смотрят в небо, секретничают с аллахом о своих девчоночьих делах.
Вот Леми подняла глаза, увидела Вику сквозь зеленую зававесь бугенвиллий. Улыбнулась и шепнула что-то Азе. Мать, хмурясь, окрикивает дочерей и, не глядя на Вику, закрывает жалюзи.
Вика отворачивается. Действительно, нехорошо подглядывать. Она смотрит направо. Там посольство Таиланда. Во дворце слуги моют посольские машины с пестрыми флажками, на крыльях.
В посольстве неинтересно, там вся жизнь идет за высоким забором-решеткой, за тяжелыми опущенными портьерами. У ворот, заложив руки за спину, скучает арабский полицейский в белом пробковом шлеме.
Из-за посольства выплывает огромный "кадиллак". Растянулся почти на пол-улицы. В широкой зеркальной крыше автомобиля отражаются дома: Азы и Леми и русская колония, узкая полоска неба и солнце.
Неужели одно и то же солнце светит над всем миром? И над Марфином -такое близкое, чистое, красное, на которое можно смотреть по утрам не щурясь. И над Каиром -- бледное, будто выгоревшее наполовину, уставшее раскалять камни города, вы-жигать пустыню. Совсем разные солнца.
-- Алла-алла-алла! -- кричит магнитофонный муэдзин с минарета.
Умм! Умм! Умм! -- гремит электронный звонарь в невидимой, церкви.
-- Фрауля! Фрауля! -- поет торговец клубникой.
Он несет большую плетеную корзину на голове, сверху его не видно, только корзина с розовой клубникой плывет по улице.
Фыркают моторы в посольском дворе.
Муэдзин зовет на утреннюю молитву -- значит, шесть часов утра. Каир уже на ногах. Спешат в магазины слуги и те, у кого, нет денег на слуг. Открываются офисы, кинотеатры и музеи -- надо успеть сделать ровно половину дел до полудня, до того, как солнце зальет улицы раскаленным маревом, загонит все живое в тень. Тогда вымрут улицы египетской столицы. Люди попрячутся в прохладные холлы, в комнаты, в каморки, под разноцветные зонтики чайных и кофеен и будут пережидать жару;
Но пока утро. Аромат цветов еще не перебит испарениями бензина. Освеженная ночной прохладой, пахнет каждая травинка. С берега Нила доносится запах эвкалиптов и жасмина. Слева -- в конце улицы -- Нил. Справа за домами -- канал Бахр-эль-Ама. Между ними вытянулся остров Гезира. В северной части острова -- Замалек: район богатых видя, особняков, посольств. Здесь не место слепым каменным лачугам, которыми забит Старый город. В Замалеке -- колония советских специалистов, особняк в четыре этажа с плоской крышей.
На первом этаже живут переводчики. У них нет пока своих квартир, поэтому и семьи в Советском Союзе. А сами хозяева первого этажа в командировке на Асуанской плотине.
На втором этаже -- Лисицыны. Светка, конечно, еще спит и будет спать до самой школы. Перед школой ее поднимут и будут одевать папа с мамой, а она будет хныкать и капризничать. И в школу явится заспанной, растрепанной и злой. На балконе третьего этажа стоят Вика в ночной рубашке до пят. Вика загорела до черноты, к ней на улице обращаются по-арабски. Не то, что эта вредина Лисицына. Та меняет кожу через каждые три дня, ходит красная, как вареный рак, поэтому и в самую жару закутана с ног до головы.
С четвертого этажа доносится басовитый рев Настьки Черных! Будто реактивный самолет взлетает. Вчера объелась во дворе незрелого манго, теперь ее поят касторкой, и Настька орет, заглушая муэдзина и колокол. Даже невозмутимые таиландцы оборачиваются на окна русской колонии...
Мама заглядывает в лоджию:
-- Вот ты где! А я тебя обыскалась. Марш постель заправлять и умываться, а то сейчас эти придут!
Ванная в другом конце этажа. Слева и справа по коридору бесконечные двери: кухня, гостиная и шесть комнат. В такой квартире и заблудиться недолго. Вся семья занимает только две комнаты: в одной папа и мама, а напротив -- Вика. Остальные пусты. В прятки бы здесь играть, да не с кем. А эти -- это слуги, Мухаммед и Закирия.
Ох, как не любит мама слуг! Утром появляются, неслышные, как тени, поклонятся от дверей: "Сайда, мадам, сайда, мистер, сайда, мадемуазель", -и за работу.
Мухаммед -- старик, короткие седые волосы прячет под белой чалмой. Мухаммед -- нубиец, очень смуглый, темнее египтян. Лицо его перекошено полиомиелитом; по щекам -- морщины и шрамы. Из-под серой длинной рубахи -галабии торчат тонкие ноги с широкими, растоптанными ступнями.
Закирия -- молодой египтянин, высокий и молчаливый. Пока Мухаммед будет кланяться, он уже полдела сделает, и все молча. Очень худой Закирия, ничего не ест, собирает деньги, чтобы учиться в университете...
Мама даже растерялась поначалу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30