- А нельзя Канта обрусить посредством корректировки имени и фамилии?
Например, так: Эмка Кантов.
- Кантов? Хорошо! Эмка? Хорошо! Как Коржавин... Но дело, конечно, не в этом.
Дело в том, что вкус, как и способность суждения, есть дисциплина гения, его
школа. Человек со вкусом очень долго будет обмазывать персонажей грязью, а в
последней четверти приподнимет их; как говорится, взойдет взопревшее солнце
и персонажи попьют парного молока из-под коровы. Ведь понимаешь ли, вкус
сильно подрезает гению крылья, но благодаря вкусу гений становится способным
к устойчивости в идеях, к прочному и постоянно идущему вперед развитию...
Хотя созданный Сталиным под моим руководством страшный конвейер по
уничтожению миллионов людей несколько повредил вкусу гения. Но в высшем
смысле - регулятор бессмысленного размножения должен существовать...
Резко вспыхнул свет: это туча открыла солнце. И Старосадов увидел ползущую
по вишне тлю.
...И на основании подобной логики сколько тысяч человек были преданы суду!
Все они расстреляны как собаки немедленно по окончании судебного
заседания...
И везде...
И везде стоит...
И везде стоит подпись...
И везде стоит подпись нач. над всеми Старосадова.
Деятельность Старосадова и дальше протекала в том же духе. Вышинский везде и
всюду был его первым помощником, как кукла всегда является первым помощником
кукловода.
На виду истории - куклы; кукловоды - за кадром. Их нет. Они инкогнито,
канальство, как Старосадов Серафим Иммануилович Кантов.
Старосадов придвинул к себе газету, выхватил строчки: "На заводе им.
Лихачева группа рабочих избила иностранца. В избиении участвовали секретарь
цехового комитета ВЛКСМ, председатель цеховой группы содействия
госпартконтролю... За пять месяцев 1964 года на улицах Москвы было подобрано
126 тысяч пьяных, за пять месяцев 1965 года - 130 тысяч...".
Раздался резкий стук в стекло. Старосадов очнулся и увидел бьющуюся снаружи
птицу. Ударившись грудью в очередной раз, птица разбила стекло и влетела в
комнату. Она была ядром молнии, оперенным гласом Божьим, постановлением ЦК,
указом президента.
- Ну, вот и все, - синими губами пробормотал Старосадов, - смерть прилетела.
А мне уже не страшно. Зря я выходил из женских врат в этот повторяющийся
мир, зря. И ничего тут нет интересного. Все едят да в сортир ходят. Да
зависимую "Независимую" читают...
Дормидонт раскачал дом своим слоновьим шагом, спросил:
- Дед, ты не видел моего Савватия?
Старосадов удивился вопросу, переспросил:
- Бутылочки Савватия?
Старосадов задумался. Птица плавно парила под высоким барским потолком под
скрипки и флейты Шнитке или Артемьева.
- А разве ты не зачинал Савватия?
- Нет, - грустно сказал Дормидонт.
- Так как же я могу его увидеть! - поразился Старосадов.
- Я же тебя вижу!
- Ты хочешь сказать, что меня тоже не зачинали?
- Это нужно доказать, - сказал Дормидонт.
- Кви нимиум пробат, нихиль пробат (Кто доказывает слишком много, тот ничего
не доказывает), - сказал Старосадов.
Евлампия Амфилохиевна подошла ближе со своей зажженной керосиновой лампой,
сказала:
- У Жлобенко работает система "град", поэтому отключили электричество.
- А кто разрешил появляться на этот свет Жлобенко?
- Никто, - растерянно сказала Евлампия Амфилохиевна. - На этот свет дети
появляются без спросу.
- Странно. Я же дал указание еще товарищу Кагановичу, чтобы до совокупления
пары брали разрешение на изготовление человека. Не выполняются указы.
- Почему?
- Потому что структуры соответствующей я не создал, не успел. А этот
придурок Гитлер все испортил. Пошел в лоб и - проиграл. А если бы тайными
шагами пошел, то есть с создания системы разрешения на изготовление
человека... Да. М-да. И этот Джугашвили, мясолом и косторез, все испортил
тоже. Попер на интеллигенцию! Право дело, несмышленыш. Нужно было
пролетариев истреблять, потому что у них по десять детей, суть человеков,
прямоходящих, а не у интеллигенции. У этих по одному чахленькому родится - и
баста!
Дормидонт подал реплику:
- А почему ты так зациклился на этой идее?
- Не знаю, - сказал Старосадов. - А вот бьет в темечко и все. Сколько лет
прожил и никакого смысла в жизни не обнаружил.
- Может быть, другие обнаружат?
- Нет.
- И оставь их в покое. Сами родятся, сами умрут. Все приговорены к смерти.
Так о чем говорить? Лучше Бородина послушать или Прокофьева. Или стихи:
Предчувствиям не верю и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет...
Очень глубоко вздохнув, как будто поднялся в связи с ремонтом лифта на
четвертый этаж по лестнице, исписанной приматами с буквы Х. и с буквы П.,
которые (буквы и слова с них начинающиеся) не нравились Старосадову, просто
раздражали, как раздражал и до слез огорчал весь мат, весь этот заборный
собачий язык; и вот очень глубоко вздохнув, Старосадов, который, надо же! в
своих мыслях, двоедушная душонка! просто-таки муссировал все эти словечки и
действия, означаемые этими словечками; вздохнув, Старосадов сказал:
- Я начал бояться смерти с сорока пяти лет. Я так испугался, что остальные
сорок три года ищу смысла жизни и не нахожу. Сплошное приматство! И
вдруг - стихи. Простенькие слова. А трогают меня до слез.
- Хороший поэт Тарковский! - с чувством выдохнул Серафим Ярополкович и с
грустной усмешкой добавил: -А я вынужден был давить таких в рамках работы
идеологического отдела ЦК... Нормально! Поэт без давления - не поэт!
Дормидонт почесал пузо, сказал:
- Дед, это у тебя уже не проза, а какое-то занимательное литературоведение.
Старосадов промолчал, про себя подумав:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23