- Был урок пения. Я вела его сама, потому что мадам Бернар больна. Я не очень-то знаю их обычный репертуар. И вот я предложила девочкам петь то, что им самим нравится. Тогда вышла ваша Арлетт, сделала знак остальным и начала петь, как бы вы думали что?
- Понятия не имею, - пожал мощными плечами Келлер. - Какую-нибудь неприличную шансонетку?
- О, если бы! - воскликнула учительница. - Нет, нет, все было много хуже! - Она всплеснула руками. - Вообразите, Арлетт запела издевательскую песенку о радио:
От зари и до зари
Врет Радио-Пари,
И знает весь народ,
Что немец подло врет!
А окна в классе открыты, мимо идут люди... Вы понимаете мое волнение, мсье Келлер? Что подумают?! Ведь всюду есть любители так преподнести это, что меня сразу уволят. И школу могут закрыть! Скажут: "Вы внушаете детям такие идеи, такие настроения..." - Мадемуазель Роллан отерла носовым платком щеки, обмахнулась: ей было жарко.
Келлер неторопливо передвигал на полке за прилавком какие-то банки, бутылки. Учительнице вдруг показалось, что он усмехается. Как! Ему смешно? И тут вдруг учительница увидела и впрямь ухмыляющуюся физиономию Келлера.
- Вот негодница эта Арлетт! - не сдержавшись, фыркнул он. - Распевать такие песенки под носом у бошей! Ай-ай-ай! - Он покачал головой с самым лукавым видом. - Но согласитесь, мадемуазель, для этого нужна смелость. Не правда ли? Мне даже хочется аплодировать им, нашим ребятам. А вам разве не хочется? Ну, скажем, так, самую малость. Разве вы не согласны с этой песенкой? Ведь в самом деле передачи бошей - это препротивная штука. Сплошное вранье! Неужто вам они нравятся?
Мадемуазель Роллан мялась, теребила носовой платок.
- Ну да, ну да, мсье Келлер, в какой-то степени и я не в восторге от их радио. Но поймите, моя работа... Ведь может быть комиссия...
- Не беспокойтесь, вас не дадут в обиду, мадемуазель, - прищурился лавочник. - Я вам это обещаю.
В его голосе была такая уверенность, что учительница невольно начала успокаиваться. "А ведь и в самом деле Арлетт молодчина! - мелькнуло у нее вдруг. - И что это я праздную труса? Право же, этот Келлер может подумать, что я совершенная дрянь". На лице у нее можно было легко прочесть эти мысли. Во всяком случае, Келлер смотрел на нее очень добродушно.
- Так я пойду, мсье Келлер, - сказала учительница. - И, пожалуйста... ничего не говорите Арлетт. Давайте забудем этот эпизод.
- Давайте забудем, - улыбаясь, подтвердил Келлер.
За Орлеанскими воротами Парижа, в предместье Виль-дю-Буа, все знали толстяка Келлера, приказчика в сельской лавочке, где можно было купить все нужное здешним людям - от лопаты и вина до ситцевого платья и гитары. Знали не только самого веселого и острого на язык Келлера, но и его жену Фабьен и двух детей - пятнадцатилетнего Андре и тринадцатилетнюю Арлетт.
Для огородников, водопроводчиков, мелких служащих, населяющих Виль-дю-Буа, лавка Келлера служила вечерним клубом: сюда можно было зайти пропустить стаканчик аперитива, почитать свежую газету, а главное, обменяться местными новостями - кого выбрали в муниципалитет, мальчика или девочку родила мадам Оливер, на ком именно женится старший сын Мегрелей и за сколько приобрел свой подержанный "Панар" молодой Кювье. Жан-Пьер Келлер охотно принимал участие в этих вечерних бдениях, но не забывал ловко и быстро обслуживать покупателей. Фабьен была неизменно приветлива, а ее стройная фигура и пикантное личико очень нравились мужчинам.
Однако, с тех пор как пришли оккупанты, вечерние собрания в лавке почти прекратились. Кому охота нарываться на неприятности, если введен комендантский час и людей вечерами хватают прямо на улице! И потом, боши очень подозрительно относятся ко всяким сборищам французов, в особенности в последнее время, когда начались разные "акции". Того и гляди, нагрянут в лавку, начнется проверка документов, выяснение личности, да мало ли еще что...
Кроме того, в лавке часто бывали немцы. Да, да, они бывали там, покупали пиво, прославленные французские сыры и охотно болтали с приказчиком по-немецки. Ведь Келлер, уроженец Эльзаса, говорил по-немецки, как истый немец, да и похож был на немца - крупноголовый и крупнотелый и тоже любитель пива. Но именно на своей родине, в Эльзасе, Жан-Пьер Келлер насмотрелся на повадки бошей, на их грубость, самомнение, жестокость. Когда к власти пришел Гитлер, он окончательно возненавидел всех его последователей. А уж когда гитлеровцы явились в Париж...
- Ого, поглядите-ка в окно! - закричал однажды утром своим домашним парикмахер Греа, живший в домике напротив лавки. - Ну-ка, ну-ка, что вы там видите?
Домашние Греа, а вместе с ними и другие жители Виль-дю-Буа увидели у лавки Келлера развевающиеся на ветру, выставленные для продажи ситцевые платья и фартуки. Все эти платья и фартуки были трех цветов - синие, белые и красные. Издали казалось, что над домом Келлеров реют национальные флаги Франции, те самые флаги, которые были строго-настрого запрещены оккупантами.
А на следующий день Келлер выставил прямо на улицу ящики с мылом в трехцветной обертке. А потом вдруг Фабьен и Арлетт появились на улице в красных косынках, белых блузках и синих юбках. Они весело подмигивали встречным: мотайте, мол, на ус - жив дух Франции, ничем его не сломить, и настоящие патриоты-французы плевать хотят на бошей.
Проделки Келлера и его семейства нравились рабочему люду в Виль-дю-Буа, однако многие боялись за толстяка и его семейство.
- Он многим рискует, наш верзила. Надо его предостеречь. Недолго и попасть в лапы наци. Ведь здесь всюду бывают боши. Вдруг поймут...
Однако с некоторых пор Келлер прекратил свои "трехцветные" проделки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101