.. Много было всяких вопросов на этих митингах и много споров. Только мастер сапожного ремесла Емельян Петрович, хотя и был он человек заслуженный, никогда почти не выступал.
И, бывало, решат что-нибудь не так, как ему хочется, он и говорит потом отцу:
- Плохо решили. Надо бы мне выступить.
А отец говорит:
- Чего ж не выступил?
- Да я же заика. Стесняюсь. Раньше, на фронте, бывало, когда нужно было, всегда выступал.
- Ты, Емельян, не стесняйся. Говори - и всё тут. Запнёшься подождут. Говори больше, пока не отвыкнешь заикаться.
Вскоре у нас в городе случилось безвластие. Иностранные войска ушли. Много у нас было всяких иностранных войск, как их теперь называют интервентов. Интервенты, значит, ушли, а Красная гвардия (так тогда Красную Армию называли) ещё город не заняла. Ну и пошли по городу бандиты хозяйничать. Много тогда было бандитов этих. Вот у нас во дворе митинг и собрался. Как организовать самооборону? Кому дежурить? Какое оружие выставить? В общем, вопросы тогда были военные. По ним Емельян Петрович самый специалист. А было это как раз после разговора отца с этим знаменитым мастером о заикании. Вот на этом митинге дядя Емельян и выступил. Военное дело он знал не хуже своего сапожного мастерства, потому что воевал пять лет - с тысяча девятьсот четырнадцатого года. Выступил, значит, и всё рассказал: как посты расставлять, чем вооружить, кого в командиры, кого связным. Обо всём говорил и, в общем, довольно гладко, почти без запинки. Только в одном месте его перебил жилец Птица. Это у него фамилия такая.
Емельян Петрович сразу же ему:
- Вы, мил человек, меня не перебивайте. Я заика, сбиться могу. Вам же хуже будет - дольше слушать придётся, как я начну спотыкаться языком, совсем в словах заплутаюсь.
Больше его не перебивали.
С тех пор Емельян Петрович стал заикаться всё меньше и меньше. Сейчас он совсем не заикается...
Отец мой любил говорить: клин клином вышибают. Это он меня научил холода не бояться. Как утром проснусь, сразу одеяло сбрасывать и с кровати вскакивать. И Муська так же делала. Я знаю: многие из нашего класса под одеялом одевались. Топлива тогда, правда, не было. Но вы, может, и не поверите, что те, кто под одеялом одевались, чаще всего школу пропускали из-за простуды. А Муська один раз только болела бронхитом. И потому, что полдня в очереди стояла за хлебом и ни за что не хотела, чтобы мама её сменила. Я в школе был, отец на работе. Ну и дома, конечно, топлива не было - холодно. Беда с этими упрямыми девчонками. Если упрямая, так уж такая, что рассказать - не поверят. Она же, Муська, ещё только косые палочки в тетради рисовала, а уже говорила: "Я буду учительницей". Ну не смешно? Такая кнопка - и вдруг учи-тель-ни-ца! Надо же такое придумать.
ХОРОШО!
Дом, где я жил, был знаменит на весь город.
Дом был большой, и народищу в нём было жуть как много - как в маленьком городе. Наш дом можно было бы назвать городом мастеров. Самые что ни на есть лучшие мастера жили в нашем доме.
К нам приходили люди из порта - грузчики в широких блузах, совсем таких, в какой на картине писатель Лев Толстой. Бывали у нас и матросы. Они носили брюки-клёш. Что значит это слово, я не знал, но о брюках таких мечтал; они даже снились мне.
Брюки-клёш туго затянуты в поясе, они как бы облепляют бёдра, но ниже колен расширяются вроде колокола. А совсем внизу, у ботинок, клёши эти так широки, что ботинок не видно. И вот, когда у человека руки и грудь обтянуты полосатой тельняшкой, а над ботинками болтаются брюки-клёш, сразу видно - моряк.
В нашем доме бывали и франты, как в те времена называли стиляг. Они носили брюки-дудочки - узкие-узкие. И короткие. До щиколотки.
Рыбаки приходили в высоких сапогах. Я видел такие же на картинках в книге "Три мушкетёра". И капитаны пиратских кораблей были в сапогах с раструбами. Ох и любил же я читать книги про пиратов!
Разный народ бывал в нашем доме. И многим из них я давал справки, как пройти к мастеру. Однажды меня спросили о том, о чём часто спрашивали:
- Мальчик, не знаешь, где Емельян Петрович?
- Ушёл за булками в булочную Криади, скоро придёт.
- Хорошо.
Это сказал мне худой, сутулый человек в красной рубашке-косоворотке и в картузе с лаковым козырьком. Такие картузы носят рабочие на мыловарне и на паровой мельнице. Только этого долговязого я знал - он не рабочий, просто подделывается под рабочего. До революции сам имел завод, где варил мыло. И был председателем купеческого клуба. Раньше, до революции, был такой клуб, где одни только купцы собирались. А теперь этот человек работает на "Красном мыловаре" и называется красным специалистом. Он из той породы людей, что будут с тобой разговаривать, только если им от тебя что-нибудь нужно.
Я учусь в школе с его сыном Женькой. Тем самым, что боится тёмной комнаты. Сын мало похож на отца: у Жени такие толстые щёки, что их видно со спины из-за ушей. Ушами этими Женя умеет двигать. Вы не пробовали двигать ушами? Спорим - не получится. А Женя умел. Я каждый раз, как увижу, покатываюсь со смеху. Я даже один раз мечтал, как это мы с ребятами из класса захватим военный корабль, который стоит на рейде и угрожает Красной гвардии. Подъедем туда, к тому кораблю, на лодке под видом фокусников. Женька начнёт ушами шевелить - умора. Команда корабля высыплет на палубу - матросы и офицеры, - все будут покатываться со смеху. А мы тем временем захватим корабль.
Я очень любил разное такое себе представлять.
Только ничего не вышло. Во-первых, Женя заявил, что он не будет захватывать этот военный корабль. А потом он нарочно шевелил ушами, когда я отвечал у доски, и я не мог не рассмеяться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51