Ругаю себя и думаю:
"Выходит, есть настойчивость, а есть и упрямство. Выходит, я сегодня не настойчивость проявил, а упрямство".
Женя рядом со мной топает. И вдруг кричит:
- Погоди!
Только это он не мне крикнул. Парень с нами поравнялся - совсем незнакомый, веснушчатый. Парень этот был, должно быть, из другой смены, а может быть, и совсем не из нашей школы. В руках он нёс красные выворотки. Честно скажу, таких красивых туфель я не видел.
Женя его за рукав:
- Продай туфли!
А тот:
- Ты руками не хватай. А то как хватану - не обрадуешься.
Женя книжку раскрыл и помахал десяткой перед его носом:
- А это видел?
- Ну, видел.
- Продай!
- Не продам.
- Чего жадничаешь? Мало десятки? Ещё подкину. По рукам?
- Сказал - не продам. Сам шил. Понимаешь? Матери покажу. Отстань.
- А почему не надел на ноги?
- Велики чуть. Шлёпают. Ничего, пока на комод поставлю - пусть все смотрят. А нога вырастет - надену.
Тут я вмешался в разговор:
- Какой номер твоих красных?
- Тридцать восемь.
- А у меня тридцать седьмой. На, примерь. Только видишь, мои коричневые.
Но парень тот за цветом не гнался. Он тут же примерил, а я тем временем надел его туфли. Надел и вижу - как раз.
- Ну как? - спрашиваю.
- Порядок, - говорит. - Если тебе хорошо, меняем.
- Давай!
- Ну, всё. Будь здоров!
И пошёл.
Я гляжу - нет Ежина. Смылся. Он и в классе не любил, когда кто-нибудь хорошо отвечает или там пятёрку схватит, а то ещё от учительницы какие-нибудь слова услышит, вроде бы "молодец" и всякое такое. Женька отворачивался тогда и смотрел в окно. Ох и не любил же он, когда у товарища удача или радость... Так и тут. Повезло сразу двум людям. Неприятно ему от этого стало. Ушёл. Ну и скатертью дорога!
ЕСЛИ СМОТРЕТЬ НАЛЕВО...
Пришлось-таки Жене Ежину поработать на Обувке. Нам ведь всем выдали постоянные пропуска - на таком красивом картоне, и две буквы по всему пропуску: У. Т. - уроки труда.
На Обувку мы ходили два раза в неделю. Я опять в паре с Женей. Что делать? Рост-то один. И потом он мой, как говорится, соученик. Хотя, честно говоря, я не хотел бы, чтобы Ежин был мне "со": сотоварищем, собратом и даже чтобы он назывался соучеником. Но тут, как говорится, против рожна не попрёшь.
Смешной был парень этот Женька. На Обувке стоял он с одним мальчиком на штампе. Только не подумайте, что они ногами на штампе стояли. Так только говорится. А они у штампа стояли. Один следил, как подаётся сырьё. Чтобы вы меня поняли, объясню: сырьё - это на Обувке кожа неразрезанная. На фабрике всё, что ещё не отделано, называлось "сырьё". Так вот: один из них - штамповщиков, значит, - следил за тем, как подаётся в машину сырьё, а другой, напарник то есть, нажимал рычаг - штамповал.
После первого урока по труду, на следующий день, Серафима Петровна спрашивает нас в классе, кто что делал на Обувке и понравилась ли новая работа. Доходит очередь до Жени.
- Ежин, а ты на какой работе?
- Штампую.
- Что штампуешь?
- Обрезки.
Ну, опять хохот в классе, опять Серафима Петровна сердится. Но я-то вижу: сама еле сдерживает смех. Спрашивает:
- Зачем же обрезки штамповать? Ты что-то путаешь.
- Ничего я не путаю. У нас возле штампа корзина. Я рычаг нажимаю и вижу, как в эту корзину обрезки падают. Потом подъезжает женщина с тележкой - эту корзину забирает, а пустую тут же ставит.
- Садись, Ежин, - говорит Серафима Петровна и вызывает его напарника. - А ты что делаешь на обувной фабрике?
- Подмётки штампую.
- С Ежиным в паре?
- С Ежиным.
- А он говорит, что штампует обрезки. Как же так? Вы же у одного штампа работаете?
- У одного. Только, Серафима Петровна, он не в ту сторону смотрит. Слева корзина с обрезками - это правда. А справа лента с подмётками. Только он туда не глядит. Он налево смотрит.
- Чего мне туда глядеть! - буркнул со своей парты Ежин.
А, что говорить: вскорости мама Ежина принесла справку, что Женя очень слабый и рекомендуется освободить его от уроков труда. Освободили. Как раз два месяца прошло, как мы стали ходить на Обувку. Нам разрешили ещё по паре обуви сшить для себя. Но мы решили сшить для первоклашек. Они, малыши эти, часто занятия пропускали, потому что разорвали свои ботинки, а новых не было. Что говорить - малышня. За ними ведь нужен глаз да глаз.
Когда мы шили туфли малышам, я снова встретился с веснушчатым парнем, который променял мне красные туфли. Парень этот оказался на Обувке. И Емельян Петрович сказал ему:
- Ты, Виктор, чего здесь? Мы, мил человек, морские сапоги не шьём. Сегодня идут выворотки номер тридцать. Ты из таких давно вырос.
- Ну и я тридцатый номер сошью, - ответил Виктор.
- Для кого? - спросил дядя Емельян.
- Да для тех же, что и эти ребята шьют. Можно?
- Шей - не робей! - Емельян Петрович положил ему ладонь на плечо и улыбнулся.
А я в тот же день с Виктором этим подружился. С Обувки мы уходили вместе, и он протянул мне выворотки:
- Будешь в школе малышам свои отдавать, отдай и мои. Ладно?
- Ладно. Давай дружить.
- Давай!
- Приходи к нам во двор, пойдём за бычками, - сказал я Виктору и дал адрес нашего дома.
- Ладно, - сказал Виктор. - Пойдём.
ЕЖИН ПРИШЕЛ ЖАЛОВАТЬСЯ
Илья Григорьевич Ежин пришёл к отцу жаловаться на меня. Такие, как он, начинают ябедничать с первого класса. Ох и лупцуют же их! А они всё равно ябедничают. Об Илье Григорьевиче Ежине я думаю, что в школе от ребят ему здорово доставалось. Конечно же, утверждать я не могу - меня тогда ещё на свете не было. Но думаю, что его лупили.
Так вот: дело было утром в воскресенье. Сидели мы всей семьёй за утренним завтраком. Разговариваем. А Муська молчит. Она вообще с детства неразговорчивая. Молчаливая. Длиннорукая и длинноногая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51