И в это время из карьера доносится отчаянный крик:
- Стой! Не двигайся! Назад! Взлетите на воздух!
Лейтенант Каляга прыгает в карьер и соскальзывает вниз. Да он не столько бежит по скользкой дороге, проложенной для самосвалов, сколько едет по ней, как бы на салазках. И он видит, как Женя уже стоит внизу и держит за шиворот двух мальчиков.
ЖАЛО СНАРЯДА
Лейтенант Каляга опускается на землю и командует:
- Все назад! Наверх! Отойдите на двести метров. Живо!
- И я? - спрашивает Женя.
- Я сказал - все!..
Лейтенант вытаскивает откуда-то из-за пазухи маленькую деревянную лопаточку. Пока Женя и мальчики карабкаются по склонам карьера, он медленно и осторожно оголяет корпус снаряда. Лоб Игоря Каляги покрывается испариной, он чувствует, что гимнастёрка прилипает к спине. Оборачивается и смотрит вверх. В котловане никого.
Бам-бам, бам-бам! - доносится сверху. Это кто-то там бьёт в рельс. Но бьёт по-особенному, тревожно. Так бил, наверно, много столетий назад вечевой колокол новгородцев, когда городу грозила опасность.
Лейтенант снова припадает к земле, водит по грязи своей маленькой деревянной лопаткой, вычерчивая что-то вокруг снаряда. Спустя две-три минуты он поднимается во весь рост и идёт к подъёму, а затем в дощатой будочке карьера кричит в телефонную трубку:
- Да, я лейтенант Каляга. Стокилограммовый снаряд. Капсюль цел. Ограждение сделано. Жду.
А потом, когда подходит тёмно-зелёный военный автобус и четыре солдата и сержант спускаются в котлован, начинается трудная, утомительная и опасная работа сапёров.
Игорь Каляга пытается подобраться к тупому рылу снаряда. Пока пальцы осторожно разгребают землю, Игорь думает: "Глубокая воронка. Это не случайный снаряд. Здесь был бой. Этот поднимем здесь: сделаем две петли и два узла. Но ограждение снимать нельзя. Надо искать глубже. Возможно, что там..."
Так, вероятно, работают пальцы хирурга. Игорь уже разгрёб землю и прикоснулся к золотистому металлу. Так хирург ищет язву во внутренностях больного. И затем вырезает её. Игорь нащупал взрыватель. Это жало снаряда. Но жало, которое страшнее язвы. Взрыватель может принести смерть не одному, а многим людям.
Игорю хочется курить. Но у него нет времени: дорога каждая минута. Каждая секунда. Он не имеет права сделать неправильное движение, упустить время, ошибиться. Ведь известно же, что минёр ошибается в жизни только один раз.
ЗДЕСЬ ШЛИ БОИ
Этот день неожиданно оказался днём отдыха для Бориса. Ещё несколько минут назад он торопливо, но осторожно вёл самосвал. Потом бежал сюда, к карьеру. Это было какое-то спрессованное время - в минуту происходило больше, чем обычно за час, за два. Одна только мысль, одно стремление, одно желание: скорее! И вдруг всё оборвалось: он, Борис, сидит не двигаясь на какой-то горушке, поверх которой лежит плоский камень. Тут же стоят мальчики - один круглолицый, краснощёкий, в очках, другой худой и высокий. Мальчики молчат, иногда только перекинутся словом-другим, но так тихо, что Борис не знает, о чём они говорят.
Чуть поодаль, на старой автопокрышке, сидит сгорбившись тот долговязый молодой человек в клетчатой ковбойке, который остановил на дороге его, Бориса, самосвал, когда Борис ехал на работу и вёз с собой регулировщицу.
Работы сегодня нет. Регулировщица стоит на своём обычном месте, но стоит так неподвижно, что кажется статуей. И два самосвала застыли на обочине дороги.
Тишина.
Там, в глубине котлована, идёт борьба с притаившейся смертью. Кто кого перехитрит? Успеют ли первыми обезвредить эту смерть сапёры или она погубит их?
Деревья шепчутся листвой. Борис никогда не слышал их голоса. И не мудрено: тут, в карьере, всегда был грохот - лязгал челюстями экскаватор, рычали на крутом подъёме самосвалы, звенела в рельс регулировщица, мало ли какой шум был от моторов, колёс, лопат, ломов. Разговаривать здесь можно было только криком. А сейчас тихо. Так тихо, что пролетела птица, совсем маленькая, а Борис услышал шум её крыльев.
Нет, со дня приезда в Новгород не было у Бориса такой паузы, не было вокруг него такой тишины, как в эти минуты неожиданного безделья.
И вспомнилась ему мать. Как называла она его Бориско, как ставила на стол отцовскую чашку, как вспоминала отца все годы, все месяцы, все дни. Она говорила о нём так, словно не верила, что отец погиб, словно он был в отъезде, в отпуске или на работе. И ждала - верила, что откроется дверь и он войдёт.
И ещё вспомнил Борис, как глухо стучали комья земли на могиле матери. И дорогу вспомнил в Новгород, разговоры об отце в музее, в военкомате.
Борис почти забыл, где находится. Ему казалось, что вокруг него клубилась не пыль, а дым: курились воронки, вырытые снарядами, стелились завесы дыма от горящих домов и медленно плыли по воздуху жёлтые шарфы взрывчатки. И он видел отца - такого, каким был Феофан Сергиенко на единственной фотографии у мамы на комоде. Красивый, чернобровый и чуть скуластый...
Вот из котлована поднялся один из солдат-сапёров. Он подошёл к регулировщице, что-то сказал и снова спустился в карьер.
Борис на мгновение будто очнулся от сна и опять перенёсся в войну. Мины. Снаряды. Взрывчатка. Целый склад. Значит, здесь шли бои. И не здесь ли, на этой же земле, на которой сейчас сидит Борис, бежал в атаку отец? И упал. И не поднялся.
ВЗРЫВЫ
Сапёр Игорь Каляга не ошибся. Когда осторожно вынесли первый снаряд, за ним оказался угол металлической рамы.
"Как быть теперь?" - думал лейтенант.
Он был молод и не видел войны - той войны, которая осталась в истории, как Великая Отечественная. В те годы Каляга мог только играть в войну со своими сверстниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45