Шлепает он не сильно, но Сашук обижается - он же не сам залез на эту резиновую штуку...
Сашук выбегает в широкие, как ворота, двери. Снизу, с причала, Жорка что-то кричит ему, машет рукой. Сашук отворачивается и идет домой.
Каждую весну ноги у Сашука в цыпках. Цыпки еще и сейчас не сошли, но уже подживали, и Сашук о них даже не помнил, а теперь их начинает щипать и жечь: лужа на цементном полу была соленая. Сашук бежит к рукомойнику во дворе, задирая по очереди ноги, обмывает растрескавшуюся кожу. Щиплет меньше, но цыпки вспухают и краснеют.
- Я говорила - подальше от этого бандюги. - Мать приносит полную кошелку рыбы, вываливает ее на стол и принимается чистить. - Он тебя обучит, доведет...
Насупившийся Сашук молчит.
Рыбаки возвращаются с причала, фыркая и крякая от удовольствия, умываются и садятся за стол.
- Эй, Боцман, пошли рубать! - кричит Сашуку Жорка, но Сашук притворяется, будто не слышит, и нарочно садится подальше от Жорки, рядом с отцом.
Едят долго, не торопясь - отдыхают. Потом начинают разбредаться, закуривать. Сашук так наелся кулеша и камбалы, что ему лень вставать. Кутька тоже осовел, свалился, высунув язык и выпятив вздувшийся живот.
- Привез все-таки... - говорит Игнат. - Бить тебя некому.
- А за что бить? - спрашивает Жорка.
- Чтоб собаку за собой не таскал. Баловство. Собака на цепи должна сидеть. Чтобы злой была.
- А ты сам на цепи сидеть пробовал?
- Мне незачем. Сажают кого следует...
Лицо Жорки краснеет, потом начинает бледнеть, а на открытой шее вздуваются толстые жилы. Но он перемогается и, помолчав, говорит:
- Ладно, считай, что я пока не понял... Только ты не зарекайся - еще сядешь. За жадность. Жадности в тебе на всю бригаду хватит.
- Ты меня не воспитывай, за собой лучше гляди...
Игнат поднимается и уходит в хату.
- Кугут чертов! - сквозь зубы говорит Жорка. - Собачонок ему помешал... Как его зовут?
- Кутька, - нехотя отвечает Сашук. Он решил про себя ни за что больше не водиться с этим Жоркой, но как же не ответить, если Жорка вступился за кутенка.
- Ну, кутька... Все щенята кутьки. Надо, чтобы свое имя было, на особицу... Ишь наел пузо, выгнулось, как бимс...
- А что это - бимс?
- Балки, на которых палуба лежит... Эй, ты, - Жорка щелкает пальцами, - Бимс, иди сюда!
Кутька поднимается и, волоча по пыли живот, подходит к нему.
- Гляди-ка, сразу понял! - радуется Жорка и начинает теребить щенка.
Тот опрокидывается на спину, задирает лапы и подставляет свой вздувшийся живот, на котором сквозь редкую белую шерсть просвечивает розовая кожа.
- Да ну, - говорит Сашук и поднимает щенка на руки, - нечего над ним командовать.
Он снова идет к морю, садится над обрывом, кутька укладывается рядом. Ветер ерошит сверкающую гладь, волны у берега становятся больше, шипят и пенятся, распластываясь на песке. Чайки бесшумно скользят на распростертых крыльях, потом поворачивают и летят обратно, как патруль. Время от времени то та, то другая камнем падает на воду и снова взмывает вверх, держа в клюве рыбину. Чайка на лету заглатывает ее и опять неторопливо летит туда, потом обратно. А один раз большая чайка нападает на маленькую и отнимает у нее добычу. Маленькая чайка кричит, и тогда громко, пронзительно начинают кричать и другие чайки. Должно быть, они тоже возмущаются и сердятся на здоровенную ворюгу...
- Ты чего тут сидишь? Пойдем купаться?
Рыжий Жорка тихонько подходит, останавливается сзади. Сашук оглядывается на него и отворачивается.
- Никуда я с тобой не пойду.
- Что так? - Жорка садится рядом. - За транспортер обиделся? А ты не сердись. На сердитых, говорят, воду возят... Пошли.
- Не хочу. И мамка не велит с тобой.
- Почему?
- Она говорит, ты бандит.
Жорка вспыхивает и тут же бледнеет. И снова на шее у него вздуваются толстые жилы, а на щеках играют желваки, будто он катает за щеками орехи.
- Дура она, - помолчав, говорит он.
- Моя мамка не дура! - кричит Сашук.
- Ну, верно - про мамку так нельзя... Только зря она так говорит.
- И не зря! Она говорит, ты в тюрьме сидел.
- Ну, сидел...
- Вот! Значит, правда... А как это в тюрьме сидят?
- Да очень просто: запрут тебя под замок в камере - ну, в комнате такой, каменной, - и сидишь. И год, и два, и три... Какой срок дадут.
- И все время в камере? А на улицу?
- Какая уж там улица... - невесело усмехается Жорка. - Только если на работы пошлют.
- А за что в тюрьму сажают?
- Кого как - за воровство, за убийство, по-разному...
- А тебя за что?
- За дурость. Начальника одного побил.
- Разве начальников можно бить?
- Некоторых следует, только не кулаками. От кулаков все равно толку не будет, тебе же хуже...
- А за что ты его?
- Гад он был. Форменный самодур. Людей, можно сказать, мордовал... Хочет - дает работу, хочет - поставит на такую, что припухать будешь, а кто слово скажет - вовсе выгонит... Там почти сплошь бабы работали. А бабы известно: молчат да плачут. Ну, я и срезался с директором. "В чем дело, говорю, товарищ директор? У нас советская власть или нет?" - "Советской власти, говорит, такие, как ты, не нужны". - "Ах ты, говорю, мешок кишок, за всю советскую власть расписываешься? Думаешь, ты советская власть и есть?" Слово за слово. Я, когда остервенюсь, себя не помню. Сгреб чернильницу - у него здоровая такая, каменная была - и в морду... При свидетелях. Ну, мне припаяли политику, вроде я против власти. Десятку дали. Пять лет отсидел, похлебал соленого. Потом пересмотрели, выпустили... Это давно было, в пятьдесят втором...
- А где он теперь, этот... самордуй?
- Самодур? Не знаю... Может, и сейчас в начальниках ходит. Да черт с ним!.. Пошли искупаемся, жарко.
- Не... Дядя Семен сказал, там дна нет.
- Как это - нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25