— А что ваша Метка за особа такая, чтобы не могла стать приёмной дочкой моей Верной? Хорошо, если бы у всех людей было такое золотое сердце, как у этой собаки!
Девочки переглянулись, подумали, подумали — и, ни слова не говоря, побежали домой. Они тут же вернулись.
— Вот она, — говорит Вися и развёртывает кусок старой овчины. А там — ягнёночек.
— Овчина — это Меткино приданое, — объясняет мне Зося.
— Чтобы ей было тепло в конуре, — добавляет Вися.
Идём с Меткой и её приданым к конуре. Зову Верную. Выходит. Смотрит она мне в глаза преданным взглядом, но машет хвостом как-то торопливо.
«Если у тебя, хозяин, ко мне важное дело, — говорит, — то скажи скорей. Ведь ты знаешь, что у меня в конуре малыш. Нельзя ни на минуту оставлять его без присмотра».
Я положил перед Верной на землю Метку в овчинке. Ягнёночек был так слаб, что не стоял на ногах.
— Это свой, — говорю Верной. — Свой, милая!
«Да как же можно не пожалеть такого беспомощного червячка!» — отвечают мне честные собачьи глаза. Взяла моя Верная ягнёнка осторожно за шиворот и унесла к себе.
Попелюшки онемели от изумления. А когда пришли в себя, схватили овчину и полезли обе разом в конуру.
— Вы уж не вмешивайтесь! — говорю девочкам. — Видно, Верной овчинка ваша ни к чему. Уж она лучше всех знает, как ей воспитывать свою приёмную дочку.
Девчушки постояли перед конурой с овчинкой в руках, постояли — и пошли.
Но с тех пор ежедневно, по нескольку раз в день, появлялись на нашем дворе. Они приносили с собой какое-нибудь угощение для верной, молча клали его в миску и усаживались на корточках перед конурой. Но Метки не было видно: в конуре было темно, Метка была чёрная и не высовывала носа на свет. Только иногда выглядывал из будки каштановый увалень — сынишка Верной, пушистый и круглый, похожий на плюшевого медвежонка. Сестрички окрестили его Мишкой. Так и осталось. Но и Мишке не хотелось выходить из конуры. На свете в это время было совсем неинтересно.
Без перерыва лил дождь, стоял пронизывающий холод, как часто бывает ранней весной.
Наконец выглянуло солнце. Попелюшки как раз вертелись возле конуры. И вдруг я слышу их визг:
— Вот она! Вот она! Наша Метка! Наша Метка!
Гляжу, через высокий порог конуры с трудом переваливается каштановый клубок — Мишка. Вышел, уселся, зевнул и с аппетитом чихнул. За ним выскочила Метка. Стала перед будкой, отряхнулась, и — я даже глаза протёр от изумления! — представьте себе: она вдруг уселась на землю — точь-в-точь как собака.
Мишка отправился путешествовать по двору. Метка — за ним. Она останавливалась, когда он садился, пускалась галопом, когда Мишка вырывался вперёд. Мишка залез в лужу, Метка зашлёпала по воде. Намокший Мишка заплакал, заплакала и Метка, хотя вовсе не намокла. Чудеса!
Попелюшкам всё это очень не понравилось. Почему? Прежде всего потому, что я запретил им брать на руки и Мишку и Метку. Что мне, жалко было? Да, жалко. Жалко малышей. Ведь они очень хрупкие, верно? Неосторожным движением можно искалечить такую крошку на всю жизнь. А ведь животное не игрушка, правда?
Я объяснил это сестричкам. Но, очевидно, мои слова их не убедили. Девочки обиделись. И перестали ходить к нам во двор. А вскоре уехали к тётке в деревню.
Я был этому рад. Почему? Да как бы вам сказать... Я всё больше убеждался, что Метка не похожа на свою маму, Жемчужинку. Не была она ни кроткой, ни ласковой. Одним словом, ничего в ней не было похожего на овечку, на ту приторно-сладкую овечку, которую ожидали Попелюшки. Метка «особачилась». Особачилась окончательно и бесповоротно!
Вы спросите: как это «особачилась»? А так: стала вести себя совершенно как собака. Как её приёмная мать Верная и молочный брат Мишка.
Метка делала всё то же, что делал Мишка. Мишка гонялся за курами — Метка гонялась за курами. Мишке часто влетало от белого петуха, и Метке от него же часто доставалось. Мишка ссорился с утками — Метка отгоняла их от корытца. Мишка прыгал за воробьями — Метка ловила бабочек. Спали они вместе в конуре, вместе отправлялись на экскурсии к пруду. Бегали по двору, описывали восьмёрки вокруг столбов. И ещё: одинаково резво улепётывали они от метлы в карающей деснице нашей Катерины.
Одно только разделяло их — еда. Метка, правда, совала нос в собачью миску, но каши есть не могла. Зато Мишка делал большие глаза, когда Метка щипала травку или жевала сено. Он не переставал изумляться, что его дорогая Метка может есть такую гадость.
Как-то я купил для Метки овечье лакомство — кусок каменной соли. Положил его в решето и оставил на дворе. Ну и заработала же Метка языком, вылизывая соль! Прямо как ветряная мельница крыльями. Вы, наверно, ничего подобного не видели! Заметил это Мишка. Заворчал, тявкнул, оттолкнул Метку и хвать зубами соль! Да как фыркнет! Начал чихать, отплёвываться, вытирать язык о траву. С тех пор с отвращением смотрел на решето и на Метку, когда она лизала соль.
«Испорченный вкус!» — кривился Мишка и отходил.
Не думайте, однако, что у Метки с Мишкой вкусы были во всём разные. Валялась у нас на дворе кость, мосол, обглоданный чисто-начисто. Мясом там и не пахло — это была просто собачья игрушка. Все щенята скуки ради грызли её в ту пору, когда ничего интересного на дворе не происходило. И как раз из-за этой игрушки однажды Мишка с Меткой подрались. Да так основательно, что Мишка, скуля, убрался к конуру. А Метка потом долго бегала по двору с костью в зубах.
С тех пор я даже не удивлялся, когда Метка вместе с Мишкой выбегала к воротам и облаивала прохожих. Спросите: как это облаивала? А так: блеяла басом, как труба.
Моя племянница Крися научила Мишку служить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19