Не срами меня! — рычал он сердито. — Хозяина нужно уважать! Вот как делают воспитанные собаки!» — ворчал Рекс. Он лизнул мне руку и весело запрыгал. Пришлось и мне показать своё гостеприимство. Ведь, что ни говори, друзья наших друзей — наши друзья! Пригласил я приятеля Рексика «на блюдечко молока». У самого Рекса слюнки текли, но, надо ему отдать справедливость, он не притронулся к молоку. Зато друг его вылизал всё дочиста — хоть не мой блюдечко.
Друзья отправились во двор. Рексик водил гостя по самым интересным местам. Показал ему лохань с помоями. Сводил и к мусорной яме. Даже взобрался на приступку хлева, уговаривая навестить свинку, у которой в корыте попадались кое-какие вкусные вещи.
В общем, гость остался у нас навсегда.
Кто-то невзначай назвал его Пуцеком. Так и мы стали его звать.
Не приходилось мне видеть такой дружбы, как между Пуцеком и Рексом: они не расставались ни на минуту.
Пуцек поселился на дворе; вскоре переселился туда и его неразлучный Рекся. Он уже не лежал на пороге, не глазел на улицу.
Не могу не признать: Рекся был хорошим, верным другом, и я простил ему за это даже то, что он оказался не совсем настоящей таксой. Не так уж это важно — была бы душа настоящая.
IV
Спустя несколько дней после появления Пуцека привезли к нам во двор ящик. То был не обычный ящик: вместо крышки была у него решётка из деревянных прутьев. Да и груз в этом ящике был не простой.
Груз орал во всё горло. Просовывал между прутьями жёлтенькие головки и беспомощно мотал ими. Груз, широко открывая красные клювики, жаловался на своё заточение.
Дома, как на грех, никого не было. За исключением, разумеется, собак. Старые собаки издали покосились на утят, отчаянно пытавшихся вырваться на волю, и отвернулись. Не хотели связываться с этой крикливой публикой.
Зато Рекся и Пуцек приняли невзгоды утят близко к сердцу. Оба уселись перед ящиком — и в рёв. Особенно Пуцек, который был от природы ужасным плаксой: по любому поводу хныкал!
Рексик говорит ему сквозь слёзы:
«Брат! Неужели мы позволим мучить таких славных птичек?»
«Не позволим!» — стонет Пуцек.
«А что же мы сделаем?» — спрашивает Рекся.
«Не зна-а-а-ю!» — захлёбывается в отчаянии Пуцек и даже голову запрокидывает на спину.
«Что, если бы нам поломать прутья?» — предлагает Рексик.
«Полома-а-ать! Да как их полома-а-ешь?» — ноет Пуцек.
«Зубами!» — рычит Рекс.
«Ну, ломай!»
«Ломай сам!»
Пуцек вцепился в прутья зубами. Трах, трах! Одного уже нет! Тресь! Вот и второй прут готов. Утята вырываются на волю. Пуцек этого не видит, зато Рекся всё замечает. Он перестаёт плакать, один глаз у него даже смеётся. Ещё бы! Эти жёлтые пушки так смешно двигаются! Забавно семенят лапками, вертятся, как шарики. О-го-го, один уже растопырил крылышки и собирается удрать.
«Держи, лови! — кричит Рекся, который не может спокойно видеть ничего движущегося. — Пуцек, заходи сбоку!»
Он, как бомба, врезался в самую гущу утят.
«Кря, кря, кря! Разбой, караул! Спасайся кто может!» — заголосили утята.
И, поскольку крылышки у них были уже довольно крепкие, утята оторвались от земли и, подскакивая, как золотистые мячики, кинулись врассыпную.
Большинство утят бросилось, естественно, туда, откуда доносился к ним голос почтенной старой утки, как раз и предназначавшейся в наставницы всем этим приезжим утиным барышням. Щенята — за ними. Увлечённые погоней, они оглянуться не успели, как оказались на территории птичьего двора, в курятнике.
Курятник! Беда собаке, в особенности маленькой собачонке, которая осмелится показаться в курином царстве!
Умные, старые псы туда никогда не заглядывали. К чему? Разве приличная собака станет есть ячмень или просо?
И только малолетние щенята, которым нужно всюду совать нос, скуки ради иногда забирались в запретные пределы.
Раза два был там и Рексик. Не найдя ничего, что стоило бы положить на зуб, взял и выпил у кур всю воду. Можно подумать, что на дворе не было воды. Да сколько угодно!
Но такова уж щенячья натура: чужое, запретное всегда слаще!
Рекс получил тогда основательный нагоняй от старой наседки Лысухи, которая, как говорится, никому не позволяла дуть себе в кашу.
И вот сейчас, оказавшись в курятнике, Рексик снова увидел Лысуху , на которую злился с тех самых пор.
Об утятах, попрятавшихся по углам, оба щенка уже позабыли.
«Эй, Пуцек, — говорит Рекся, — видишь вон то облезлое помело?»
«Вижу. А что?»
«Нравится, а?»
«Гадость!»
«А знаешь, что она про тебя говорит?»
«Интересно!»
«Будто ты её боишься».
«Пусть лучше меня не задевает!» — напыжился Пуцек.
«На весь двор тебя позорит. Не веришь — спроси у Чапы!»
«Я ей покажу!» — рявкнул Пуцек и кинулся на Лысуху.
Наседка — бежать.
«Что, что, что? Как, как, как? Кицек, Кицек!»
Кицек — белый петух — в это время важно, словно князь, разгуливал по курятнику. Скребнёт ногой раз, скребнёт другой... Тут зёрнышко, там червячок!
Шума и гама Кицек терпеть не мог. Он покосился в ту сторону, откуда неслись Лысухины вопли, и спросил:
«Кто это там раскудахтался? Что такое? Что такое?»
И тут он увидел щенят. Он сразу всё понял.
«Ах, опять этот щенок? Как он посмел? Вот я его!» — сердито закричал петух. От злости у него даже гребешок налился кровью.
«Эй, Чернуха! — позвал он большую чёрную курицу, которая спокойно рылась в песке. — Чернуха, иди сюда!»
Старый хитрец Кицек любил действовать исподтишка, из засады. Вместе с Чернухой он спрятался за выступом стены и стал ждать.
Первым пробежал мимо засады Рексик.
«Налетать?» — спрашивает Чернуха.
«Этот уже учёный. Подожди».
Следом за Рексей мчался Пуцек. И едва он оказался в поле зрения, как петух заорал во всё горло:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19