Тяпкин постоял, подождал, позвал тихонько – никто не ответил. Тяпкин слез, заглянул под крыльцо, снова позвал, потом, сделав над собой некоторое усилие, покричал:
– Володь! А Володь! Володька-а-а!
Лёша не откликнулся. Конечно, съел все конфеты, напился молока, спросил обо всем – и убежал к другим детям. Тяпкин сел на крылечке и заревел так горько, что я отложила работу, обулась, и мы с ним пошли гулять – к Галине Ивановне.
3
На следующее утро после завтрака, к моему удивлению, Тяпкин довольно быстро пошел в сад. Утро было теплым, потому я разрешила Тяпкину надеть красивое ситцевое платье в горошек, новые сандалии, новые жёлтые носочки. В этом наряде Тяпкин выглядел довольно нелепо: ни мальчик, ни девочка, и потом, лицо уже загорело, а стриженая голова нет. На мой взгляд, с такой прической гораздо лучше ходить в байковом костюме или хотя бы в трусах.
– Надень панамку, – предложила я. – А то ты на чучело похожа. Голова от мальчика, а туловище от девочки.
– Не люблю я эту панамку, – огорченно сказал Тяпкин и разгладил ладонью платье на животе. – У меня красивое платье!
– Платье ничего, – согласилась я. – Не пойму только, с чего это ты так вырядилась? Из сада, пожалуйста, никуда не уходи, к Галины Ивановниным ребятишкам пойдем вместе. Я поработаю, и пойдем.
– Не хочу я к этим ребятишкам, они дураки все! – сказал Тяпкин и ушел.
Я выглянула в окно: он смирно сел на крыльце. Положил ладошки на голые коленки и притих. Я убрала посуду со стола и начала работать.
Ждать Тяпкину, как он и надеялся, пришлось недолго. Вдруг на ступеньках крылечка послышался частый, но довольно сильный топот небольших башмачков, и тихий голос позвал:
– Э-эй! Э-эй! Здравствуй! Это я, Володя!..
Тяпкин мрачно и надуто сидел, его позвали опять:
– Ты спишь, да? Я, Володя, зову тебя!
– Я с тобой не разговариваю, – мрачно произнес Тяпкин.
Лёша огорченно сел на ступеньке, вытянув тонкие ножки, и оперся ладонями позади себя.
– Почему не разговариваешь? – робко спросил он.
– Не хочу. Я с такими вообще не разговариваю.
Лёша вздохнул, а потом объяснил:
– Я очень не люблю, когда причесывают. Зачем это?
– Я тоже не люблю, – согласился Тяпкин.
– У тебя нечего.
– Было. Отрезали.
– Больно резали?
– Немножко больно. Давай я тебе отрежу?
– Нет. Не надо. Мне нельзя.
Лёша помолчал, потом попросил:
– Принеси мне покушать чего-нибудь. Я очень кушать хочу.
Тяпкин пожал плечами и возразил сердито:
– Чего же ты дома не ел?
– Я дома не был. Я здесь спал. – Лёша показал растопыренной ладонью на остатки леса внизу участка. – Я домой никогда не пойду. Я с ними поругался.
– А кто у тебя дома? Только этот дед Хи-хи?
– Нет, ещё есть. – Лёша посчитал про себя. – Семь.
– Семь людей! – Тяпкин ахнул. – Тебе хорошо, можно всё время разговаривать с каким-нибудь человеком. Они работают?
– Да нет. Чего им работать, старые… Они меня выращивают.
– Ты их не любишь?
– Одного люблю.
– Он кто?
– Дедушка мой. Старичок совсем.
– У меня тоже есть дедушка.
– С бородой?
– Нет, он такой… Лысый. В очках Хороший.
– Зачем в очках?
– Видеть лучше хочет.
Лёша оглянулся вокруг, вздохнул и погладил себя ладошками по круглому твердому животу.
– Я тебе блин сейчас принесу, – сказал Тяпкин. – Мы с мамой любим блины. А ты?
– Я всё люблю. – Лёша улыбнулся. – А сахару принесешь?
– Ладно. Если мать даст.
Затем Тяпкин пошел на кухню, долго там шебуршился, стараясь не грохать и не привлекать моего внимания, взял блин, горсть сахарного песку и зачерпнул кружкой молока из кастрюли. Всё это он принес Лёше и разложил на ступеньке.
Лёша взял сахарный песок на ладошку и втянул губами, как молоко, но закашлялся так, что у него слезы выступили на глазах.
– Не в то горло попало, – сочувственно сказал Тяпкин. – Не торопись, наешься.
Он лил ему понемножку молоко из кружки, и Лёша, вытянув трубочкой свои толстые губы, втягивал молоко в себя. После каждой порции Лёша откидывался назад и довольно улыбался. Потом он съел блин и лег на ступеньке, раскинув ноги и закрыв глаза.
– Ты помер, что ли? – спросил обеспокоенно через некоторое время Тяпкин: уж очень долго Лёша молчал и ни о чем не разговаривал.
– Я вспоминаю, как я ел блин. Я никогда раньше не ел блин. Очень вкусно.
– Да. Мама говорит: пища боков.
– Да…
Утро было очень хорошее. Цвенькали синицы, красиво и громко пели зяблики, светило солнце, и цвели цветы. Трава осталась в саду и стояла сейчас высокая, зеленая, вся в шелковых петушках. Тяпкин оглядел всё это, довольно вздохнул и потер ладошкой стриженую голову: солнышко грело сильно и накалило лысинку.
– А твой дедушка всегда в очках? – спросил вдруг Лёша и сел.
– Всегда, – подумав и повспоминав, ответил Тяпкин.
– Он и ночью в очках спит?
– И спит. Чтобы сны лучше видеть. – Тяпкин почему-то ответил так, хотя был не очень уверен.
Лёша покивал головой. Шеи у него почти не было, так что ему трудно было кивать головой.
– А у нас там никого нет в очках… У нас там темновато.
– А где ты живешь? – Тяпкин давно хотел спросить Лёшу об этом, но как-то забывал.
– Там… – Лёша махнул рукой в неопределенном направлении. – Не очень далеко. За речкой.
– За ручьем, – поправил высокомерно Тяпкин. – В доме?
– Ну, в общем, да… Такой он, как дом… Почти как дом.
– А мать у тебя есть?
– У нас не бывает матери! – сказал Лёша презрительно и сжал губы. – У нас вообще только дедушки и мальчики. У нас этих нет… – Он вдруг подозрительно поглядел на Тяпкина и спросил: – А ты кто? Девочка или мальчик? Я вчера думал, мальчик.
– А тебе-то что! – сердито сказал Тяпкин. – Кто есть, тот и есть. Не твое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24