Когда из ванной выглянул с обрезком трубы потревоженный курский "братец" (а это было старое черное колено трубы, что лежало под раковиной после ремонта и напоминало издали газовый пистолет), "певцы" около младенца и обе эти, рядом, увяли, начали, переглядываясь, толпиться к дверям.
Курский "братец", сутулый из-за своего неплохого роста, глядел на них, странно помаргивая за толстыми очками и выставив вперед трубу. А на лестничной площадке появился громогласный, густобородый, как Бармалей, с обвислым брюхом под кумачовой майкой Антошка и, расставив руки и скрючив пальцы, точно собрался ловить кур, пошел на выскакивающих из дверей женщин.
- Надежный дядя, - авторитетно определил "братца" Антошка, разглядывая его оружие, и похлопал законфузившегося "братца" по плечу. - За Марьей Савельевной от-тлично поухаживает! Родственник. Поехали! А вечером Ваве сам позвонишь.
Они приближались уже к незнакомому, какому-то новому зданию с квадратами толстых сияющих стекол, высокому, как небоскреб, завернули, въехали во двор.
Странные были все-таки глаза у надежного "дяди-братца" за очками. Но это лишь мелькнуло и опять сгинуло. "Сами теперь, без меня! Будь вы прокляты, сколько можно..."
Антошка, нагнувшись, звонил в вестибюле по внутреннему телефону на столике у охранника в штатском. Потом передал охраннику трубку, тот слушал, хмуро кивал, сделал знак: проходите.
На каком этаже остановился лифт, он не заметил.
Был казенный безлюдный коридор с бобриковой бесшумной дорожкой, с закрытыми и пока еще новенькими дверьми без табличек. Одни номера. Антошка стукнул в номер 14, сжал своей лапой плечо.
- Я подожду в холле. Вон холл, - мотнул туда головой и двинулся по коридору брюхом и бородой вперед в полупрозрачной курточке поверх майки, а он, стараясь быть абсолютно спокойным, открыл дверь.
- Здравствуйте, Виталий Борисович, - сказал неизвестно откуда мягкий, извиняющийся голос: в небольшом кабинете не было никого. - Ради Бога, извините: меня вызвали. Всего пятнадцать минут. - Откуда - сверху, сбоку?.. - исходил голос, было непонятно: наверно, где-то из динамика. - А вы садитесь за мой стол пока. Садитесь. Чувствуйте себя как дома, устраивайтесь спокойно. Там анкета, заполните коротко, там и все ваши бумаги. Извините меня, ради Бога.
* * *
Кабинет был безликий, два стула у стенки для посетителей, разве что сбоку письменного стола полированный столик, на который ставят поднос с чаем и бутербродами на тарелочке, да на правой стене непонятные диаграммы - длинный ватман, прикрепленный, как водится, сверху и снизу к планкам.
Он сел за письменный стол в вертящееся кресло. Поверх бумаг лежал незаполненный листок анкетки, и к ней скрепкой прицеплена была его собственная фотография (давно передавал с Антошкой несколько фотографий).
На снимке глаза у него были выпучены почему-то, а брови сдвинуты, губы стиснуты, и подбородок выставил каменный. Волевой и отважный господин... Когда-то Лена еще мечтала, чтобы отпустил он в будущем этакую шелковистую чеховскую бородку - у него ведь подбородок был маленький. Тому полжизни назад...
Справа очень длинно зазвонил телефон. Он крутанулся в кресле: телефон был только впереди. Справа телефона быть не могло.
Но на столике сбоку стоял теперь красный блестящий телефон и звонил...
Он оглядел кабинет.
Это была совсем другая комната, шторы задвинуты наглухо, горел верхний свет в люстре, а на месте длинного ватмана с диаграммами висело прямоугольное зеркало.
"Так. Первое... Самое первое. Не психовать. Спокойно".
Где он читал, - или, может, слышал?.. - что в Америке так вот проверяют на выдержку, на здравый смысл. "Переняли, суки доморощенные... Ничего. Ни-че-го. Я выдержу. Я все выдержу!"
И снял наконец трубку красного телефона.
- Виталий Борисович, - виновато отозвался тот же голос, - прошу еще раз прощения. Очень меня задержали. Вы даже в другую комнату перешли?
- Послушайте, - сказал он в трубку. - Хватит. Заходите, я вас жду.
Он вылез из кресла, подошел к зеркалу и прикинул. Толкнул его ладонью за край. Зеркало повернулось на шарнирах, и сюда опять вылезли все те же диаграммы. Потом он широко раздернул шторы на окне и потушил верхний свет. А телефон?..
- Телефон тоже переворачивается под столик, - улыбаясь, подтвердил сухощавый, неопределенного возраста человек, останавливаясь в дверях. - Трубка тогда придерживается...
- Мне это не нужно. Может, перейдем сразу к делу?
- Отлично, - все так же улыбаясь, кивнул, быстро проходя к столу, немного сутулый, седоватый, гладко зачесанный на пробор человек. Сел и - как сказать? - цепко заглянул в глаза. У него глаза оказались черные и вовсе не смешливые, а едко-ироничные.
- Берите стул, Виталий Борисович. Я - Саморуков Дмитрий Егорович. Не Сумароков, поэт был когда-то, а Саморуков. У вас очень, Виталий Борисович, комфортная психика, вы можете приспосабливаться к чему угодно.
"Если тем более, - хотел он ответить ядовито и уселся на стуле, закинув ногу на ногу, - о ваших американских штучках я определенно слышал".
- Однако при этом вы, Виталий Борисович, не прагматик, оказывается. - Саморуков отодвинул ладонью бумаги на столе. - Вами движет стремление к добру прежде всего. Так?
Но и на это он смолчал, непонятно было: издевается или такой крючок на удочке. "Мы-слитель".
- Вообще-то, всей нашей жизнью движет, - кивнул он наконец Саморун кову, - то, что для большинства кажется безрассудным. Аксиома это: всякое непривычное дело и миллионные состояния, кстати - вот вам прагматизм, начинались с безумной для большинства идеи. Пришла и к нам пора наконец. Да и я ведь предлагаю собственную жизнь, Дмитрий Егорович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19