- Ну и прокурили! - ворчит бабушка.
Бабушка, как известно, всегда чем-нибудь недовольна, а нам с Ленькой здесь нравится.
Первым делом мы с ним, обшарив все вокруг, обнаружили, что перегородка раньше была оклеена розовыми обоями.
Когда мы сообщили об этом бабушке, она проворчала:
- Нам-то что толку от этого?
Мы с Ленькой тщательно ободрали уцелевшие розовые клочки с золотистыми прожилками и припрятали на всякий случай. Стенка стала похожа на старую географическую карту. Сверху в углу я вдруг заметила светлое прямоугольное пятно.
- Смотри, Ленька, и здесь, в конторе, икона висела! - удивленно воскликнула я.
Отец рассмеялся.
- Здесь портрет Ильича был, - сказал он.
- Зачем сняли? - надул губы Ленька.
- Он теперь в новом доме висит. Смотрит на всех, щурится, улыбается хороший, мол, дом построили...
- Прокурите и новый, - не смолчала бабушка, распихивая по углам вещи.
Отец сокрушенно развел руками и, подмигнув нам с Ленькой, придавил недокуренную папиросу. Потом они с Терентием втащили в дом бабушкин сундук. Квартира сразу приняла жилой вид, и бабушка понемногу начала отходить. Она пере стала ворчать и деловито распоряжалась, что куда ставить. Мы с Ленькой охотно ей помогали.
Рыска, уже привыкшая к нашим переездам, первым делом отыскала печку и домовито сидела там, жмурясь и равнодушно позевывая.
Закутанную Лилю тоже сунули к Рыске на печь. Она что-то лопотала на своем непонятном языке, и по ее удивленно-радостным возгласам можно было понять, что ей нравится вся эта суматоха.
Наконец все было расставлено по местам, и я, оглянувшись вокруг, радостно сказала:
- Ой, как здорово получилось! Мама приедет в субботу, а у нас уже совсем порядок...
Чтобы еще больше удивить маму, мы с Ленькой распотрошили старые журналы и, вырезав из них картинки, наклеили на ободранную стенку.
Мама и в самом деле была удивлена. Войдя в дом и взглянув на нашу работу, она всплеснула руками и расхохоталась. Потом начала переделывать все по-своему.
Мы с Ленькой стояли надувшись. Пришла тетка Поля, жена Терентия. Подперев щеку рукой, молча смотрела, как мама снимала со стены пестрые картинки. Постояла и, вздохнув, ушла.
- Не понравилось, видно, у нас, - сказала мама.
- Да что там! - махнула рукой бабушка. - Она и в тот раз вздыхала, когда мы убирали. Не поймешь ее...
Мама навела порядок и снова уехала на целую неделю. Короткие зимние дни понеслись один за другим. После школы, сделав уроки, я бежала к оврагу. У оврага собирались ребята со всей деревни. До самых сумерек не стихали там визг и смех. По укатанной дорожке летели вниз быстрые санки. Вихрился снег, замирало сердце, и ветер лихо подсвистывал вслед. Наверх приходилось карабкаться по выбитым в снегу ступенькам. Иногда кто-нибудь, не удержавшись, кубарем катился вниз, сбивая с ног остальных. Пустые санки обгоняли копошащийся клубок. А то наваливались на одни санки по нескольку человек, по дороге срывались, падали и с разгону зарывались в снег. Вылезали с раскрасневшимися веселыми лицами. Никто не обижался, если его нечаянно сталкивали вниз. Только один Петька ходил чистенький, ревниво оберегая свой новенький черный полушубок. Он все время катался один. Отдуваясь и пыхтя, втаскивал санки на гору и, усевшись поудобнее, аккуратненько съезжал вниз.
- У, единоличник! - косясь на него, ворчала Зинка.
- Давай сшибем! - предложила я.
Мы своими санками налетели на Петьку и опрокинули его в сугроб.
- Куча мала! - заорал подоспевший Ленька, наваливаясь сверху.
Ребята налетели со всех сторон. Покатились с горы шапки, кто-то сыпал сверху на барахтающихся снег. Из кучи малы Петька вылез весь растрепанный.
Размазывая по лицу снег и слезы, он погрозил нам кулаком и пошел домой жаловаться. Завидев Лещиху, мы, как воробьи, рассыпались по кустам. Лещиха наоралась вдоволь и ушла. Раз-другой Петьке удалось съехать благополучно, а потом мы снова, не сговариваясь, вихрем налетели на него. Напихав ему в свалке за шиворот снега, чтоб не ябедничал, разбежались по домам.
Каждый раз после такого катанья мы с Ленькой отогревались на печке, а потом, пробравшись через темные сени, заставленные ящиками и кадушками, вваливались к соседям. Леньке нравилось смотреть, как Терентий и его пятнадцатилетний сын Пашка чинили по вечерам колхозную сбрую: уздечки, хомуты, седла.
Усевшись рядом с молчаливой теткой Полей, я слушала, как монотонно жужжит прялка и тянется длинная, как зимний вечер, ниточка пряжи. Попозже, заглушая прялку, с улицы пробивались в дом лихие переливы гармошки и чей-то озорной девичий голос, распевающий частушки.
Прильнув лицом к окну, я всматривалась в темноту. На крыльце нового правления толпилась, расходясь с танцев, молодежь. Частушки уплывали куда-то в другой конец деревни, а у нас под окнами раздавались торопливые шаги, и тотчас же на пороге появлялась дочь тетки Поли - Феня. Феня снимала полушубок, и я просто немела от зависти: такая она была красивая в шелковой розовой кофточке с белыми пуговицами и черной юбке. Переодевшись, Феня бережно складывала свой наряд, прятала его в сундук и замыкала на ключик.
Тетка Поля ставила на стол глиняную миску с молочной крупеней. Все садились ужинать. Нам с Ленькой было невдомек, что пора уходить домой, и мы сидели, провожая глазами каждую ложку. Однажды Ленька смотрел, смотрел и вдруг заявил:
- А у нашей бабушки был один знакомый кулак, так он мух ел, со сметаной.
Я хотела было уточнить, что это вовсе не у бабушки был такой "знакомый", а у деда Савельича и что мух он вовсе не ел, а только облизывал, но тут Феня, зажав ладошкой рот, выскочила из-за стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62