немногочисленным оставшимся сотрудникам и сторожам удалось сохранить очень мало животных. Но удав был - это точно. Я сама видела его, когда бегала в зоопарк. И вот теперь Муська утверждает, что этот удав сбежал в лесопарк и, будто принцессу из сказки, взял в плен обыкновенную пятиклассницу.
- Ты сама это видела? - спросила я.
- Так сама же, - завопила Муська. - Своими собственными глазами.
И для убедительности она шлёпнула себя ладошкой по круглым карим глазам.
- Тогда я тоже сама посмотрю, - сказала я. - Увижу - тогда поверю.
- С ума сошла, - презрительно пожала плечами Муська. - Трамваи-то ходят только до парка. А там идти, наверно, целый день. Или даже больше. Меня сосед на машине подвёз.
- Ладно, дойду, - мрачно сказала я.
Мне и самой эта затея казалась сомнительной - идти до лесопарка. Мы туда пешком не ходили. Если бы ещё пораньше выйти, а то сейчас было уже десять утра. Но удав и девочка в его могучих кольцах уже овладели моим воображением. Я как наяву видела кусты в прозрачной весенней зелени, толпу, жмущуюся к этим кустам, а на полянке сидит тоненькая девочка, её ноги и талия охвачены чешуйчатым телом огромной змеи, а змеиная голова с холодными глазами лежит у девочки на коленях...
- Пойду, - упрямо повторила я и попросила Муську: - Ты подожди с полчасика, а потом скажи моей маме, что я ушла в лесопарк посмотреть на удава. И пусть она не волнуется: к вечеру вернусь.
В трамвае только и разговоров было, что об удаве и его пленнице. Одна толстая тётка в цветастом платке утверждала, что удав ухватил восемнадцатилетнюю девушку. Я только молча усмехалась - я-то знала точно, что это пятиклассница, ведь Муська своими глазами видела... Но когда какой-то мальчишка, посиневший в своём драном ватнике, стал заверять весь трамвай, что в плену хлопец, а никакая не девушка, я не выдержала.
- Не бреши, - запальчиво сказала я ему. - Не хлопец, а девочка. Пятиклассница.
- А ты видела? - смерил он меня взглядом.
- А ты?
- А ты?
- А я как раз и еду в лесопарк, - небрежно сказала я. - Сначала трамваем, а потом пешком. Но я и так знаю, что девочка.
Мальчишка замолчал. На конечной остановке он тоже сошёл и оказался рядом, маленький, пониже меня, шмыгающий носом на резком весеннем ветру.
- Ты куда? - спросила я.
- Вот увидишь, что хлопец, - вместо ответа сказал он.
И мы пошли рядом - шаг в шаг. По обе стороны дороги лежали луговины, пёстрые от первых цветов. В небе тонко звенел жаворонок.
Никогда не забыть мне эту дорогу. Иной раз мне кажется, что это был самый долгий в моей жизни путь, - может быть, потому, что мы молчали. Мальчишка был не из разговорчивых. В ответ на мой вопрос, как его зовут, он буркнул: "Семён", - и снова замолчал. Наконец, он пробормотал:
- И чего его сюда понесло?
- Кого, удава?
- Да нет, хлопца. Может, за патронами?..
- Патронов и на лугу хватает, - возразила я. - Тут, знаешь, какие бои были! Да и не хлопец это вовсе, а девочка. Она за фиалками пошла в лесопарк.
- На чёрта ей фиалки, когда вон цветов - завались.
- Так эти... цветы... стоят двадцать копеек букет, а фиалки пятьдесят. Может, она матери помочь хотела? Может, у них отец погиб?
- У меня тоже погиб, - вдруг сказал Семён и посмотрел мне прямо в глаза. - А у тебя?
- Живой, - сдавленно сказала я, словно была виновата в том, что мой папка жив.
- Это хорошо, что живой, - деловито сказал Семён. - Значит, вернётся. Теперь уже недолго. Мама ещё летом сказала - теперь уже недолго.
Что-то в его голосе заставило меня остановиться и со страхом посмотреть на моего спутника.
- Её в июле расстреляли. - Семён тоже остановился. - В августе наши пришли, а в июле её расстреляли. За партизан. Она связная была. В лесопарк, между прочим, на связь выходила. И взяли её тоже тут. Ну, пошли!
- Не надо, - сказала я, стараясь не плакать. - Пойдём назад. Может, вообще всё это брехня - про удава.
- Чего ты боишься? - сказал Семён совсем другим тоном. - Теперь уже ничего - не так страшно. Я на то место часто хожу. А ты откуда знаешь про удава?
- Подруга сказала. Она своими глазами видела.
- Как же ты говоришь - брехня, если подруга сказала? Пошли!
И мы снова двинулись по раскисшей весенней дороге. Только теперь уже говорили, не замолкая. Про то, как в эвакуации я каждый день бегала в госпиталь для незрячих и читала им книги и письма, и однажды у Володи из пятой палаты вытащила из-под подушки марлевую верёвку, которую он свил по ночам. А он плакал и кричал, что всё равно удавится и не будет жить слепым, а потом он вдруг стал видеть и всё время говорил, что я его спасительница: если бы не вытащила верёвку, он бы ночью повесился. А Семён рассказывал об оккупации, как было страшно и противно смотреть на этих проклятых фашистов, и как он два раза ходил вместо мамы на связь, и как в тот страшный раз просил: "Давай я схожу, я быстрый, маленький, а ты совсем больная, в случае чего и убежать не сможешь..." Всё так и вышло. Если бы он, Семён, пошёл тогда, он бы вывернулся... А теперь он живёт у тётки - не родной, родной нету, а у партизанской тётки Настасьи, своей в доску, которая не скулит над ним и не называет горьким сиротинушкой, как соседки, а просто делает всё, что надо - вот и всё...
До лесопарка мы дошли часам к четырём. Последние километры мы снова шли молча - от усталости. Семён привык к дальним походам, а я окончательно выдохлась, ноги у меня гудели и горели, и только самолюбие мешало мне сесть прямо на дорогу и сказать: всё, больше не могу! Но лесопарк встретил нас такой свежей молодой листвой, таким птичьим звоном, такой влажно-фиолетовой россыпью фиалок, что я приободрилась. И снова вспомнила про удава. Почему девочку не освобождают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13