Сохранятся лишь тонкие ломтики этих снимков,
И твои молитвы ничем тебе не помогут.
Никогда уж я не встречу тебя улыбкой,
Тонкие ломтики — вот все, что у нас осталось.
Гренс слушал, этот голос приглушал его ярость. «Я больше не решусь на такое», — подумал он. Наверное, вот сейчас, в эту самую минуту, все должно наконец закончиться. Йохум Ланг — вот оно, его ремесло. Тридцать три года! Из-за таких, как он, Гренсу пришлось послать к черту все, чем он мог бы дорожить, пришлось затаив дыхание ждать каждого заседания суда… И раз уж не привелось справиться с подонком тогда, то теперь пришло время положить этому конец. Вернуться домой. Попробовать жить. Мысли встали на привычные рельсы, за последний год он к ним привык — как ни прогонял их, они возвращались все быстрее. И чаще.
Свен сел напротив него, подпер лоб рукой, пропустив пальцы сквозь светлую челку.
— Слушай…
Эверт прервал его жестом:
— Ш-ш…
Еще несколько минут.
И ты не поверишь, что я тоскую,
А мне бы лишь тонкие ломтики твоих снимков…
Свен ждал. Сив замолкла. Эверт посмотрел на него.
— Что?
— Да вот не знаю… Просто мыслишка одна. Тюрьма Аспсос. Я тут вспомнил про этого Хильдинга Ольдеуса. Барыга-героинщик, которого я сейчас иду допрашивать.
Он посмотрел на Эверта. Тот согласно кивнул — он знал, кто такой Хильдинг Ольдеус. Свен продолжил:
— Мы же знаем, что они с Лангом сидели вместе. И даже закорешились, если только с такими, как Йохум Ланг, можно вообще закорешиться. Хильдинг угостил его суслом, ну и подольстился таким образом.
— Хильдинг ему — сусло, а Ланг его крышует?
— Точно так.
— Ну и что у тебя за мыслишка?
— А вот это я тебе расскажу после допроса насчет стирального порошка. Тогда и поговорим про Ланга. Хильдинг же наверняка захочет, чтобы мы ему помогли.
Музыка смолкла. Эверт позабыл о Сив. Он снова посмотрел вокруг. Кабинет был небольшой и ни разу не личный. Кроме магнитофона, ничто не указывало не только на то, чей это кабинет, но и на то, к какому ведомству он относится. Так — обычный кабинет, светлая мебель из березы. Такой мог с одинаковым успехом находиться и в Налоговом управлении на Готской улице, и в страховой кассе на улице Густавовой горы. А ведь он здесь проводил куда больше времени, чем даже у себя дома. Он приходил на рассвете, уходил позже всех, часто спал у окна, на этом вот диванчике, который был гораздо меньше, чем требовалось его гигантскому телу. И между прочим, спалось ему здесь не в пример лучше, чем в собственной квартире на кровати. Он проводил тут долгие бессонные ночи — невыносимые часы, когда он метался по темному кабинету, не находя покоя. Он сам не знал почему. Просто в какой-то момент одна проведенная здесь ночь могла растянуться на недели, когда он вообще не появлялся дома.
— Ольдеус и Ланг. Вряд ли. Уж больно разные: два мира — два детства. Ольдеус — мелочь, обычный торчок, ему больше ничего и не надо. Ланг — уголовник, не какой-то там мелкий нарушитель, в Аспсосе все углы пометил. Ничего у них общего нет. По крайней мере, на первый взгляд.
Свен поменял позу, откинулся на стуле для посетителей. Вздохнул. Внезапно как-то осунулся.
Эверт задержал на нем взгляд.
Он узнал это выражение лица. С таким идут сдаваться.
Он подумал про Ольдеуса, про то, как устаешь, возясь с мелким торчком, вечно ковыряющим язву в носу. «Идиотов так много, — сказал он про себя, — а жизнь так коротка».
— Пошло оно все. Будь по-твоему. Одним психом больше, одним меньше — какая разница? Возьмем его в разработку по Лангу.
Автомобиль, который медленно подруливал к воротам, сиял новизной. Такие, стоит открыть дверцу, исторгают запах кожи и новеньких приборов.
Йохум Ланг увидел его сквозь решетку, еще когда проходил мимо главной вахты в тюремный двор. Он ни с кем не разговаривал, никого ни о чем не просил, но сразу же понял, что автомобиль приехал за ним. Это как бы само собой разумелось.
Он коротко кивнул человеку за рулем, и тот так же коротко кивнул в ответ.
Мотор работал на холостом ходу, пока Ланг, выставив средний палец в сторону камеры слежения, мочился на серый бетон. Нет ничего преступного в том, чтобы исполнить ритуал освобождения. Машина ждала, пока он закончит отливать. Ему было в лом снова показывать средний палец, поэтому он просто приспустил штаны и выставил в медленно закрывающиеся ворота свой голый зад. Он знал, что это бессмысленно и выглядит по-детски, но он на свободе и ему срочно надо убедиться, что ни одна сволочь больше его не унизит. Что теперь он будет унижать, а он ждал этого два года и четыре месяца, ждал, чтобы кончилась вся эта байда. И он хотел, чтоб она закончилась вот так — моча на стене и задница, повернутая к главной вахте.
Он подошел к машине, открыл дверцу, влез в салон и уселся на пассажирское сиденье.
Они оценивающе рассматривали друг друга. Присматривались, сами не зная почему.
Слободан постарел. Ему было не больше тридцати пяти, но длинные волосы на висках уже успели поседеть, а вокруг глаз появились новые морщинки. Он отпустил тонкие усики, и они тоже были тронуты сединой.
После минутного молчания Йохум постучал рукой по ветровому стеклу:
— А ты, я смотрю, приподнялся.
Слободан довольно кивнул:
— Как тебе?
— Понтов много.
— Да это не моя тачка. Это Мио.
— В прошлый раз у тебя была тачила что надо. Отвертка вместо ключа… Она тебе больше шла, ага.
Машина медленно тронулась, Слободан осторожно нажал на педаль газа. Йохум Ланг вытащил из единственного — заднего — кармана брюк билет на поезд, который получил в тюрьме при освобождении, разорвал его на мелкие кусочки и вышвырнул в окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94