Они начали болтать, и теплое ощущение удовольствия и какого-то восторга охватило все ее существо – словно внутри нее включили некое центральное отопление. Это все были подарки сегодняшнего дня, ее особого дня. Он сказал, что его зовут Антуан Боннар.
– Как художника? – спросила она.
– Exactement.
Он родился и вырос в Нормандии, жил в Париже уже семь лет и работал менеджером в маленьком ресторанчике в Сен-Жермен.
– Он называется Флеретт, – сказал он, и Мадлен увидала гордость в его глазах. – Когда я туда пришел, дела шли отлично, но теперь там все даже еще лучше.
Какое-то время они молчали и ели, и она заметила, что зубы его были белыми и острыми, и от него чудесно пахло легким ароматом одеколона, смешанным с запахом сигарет, которые он курил до того и закурил снова, как только окончил есть.
– Вам здесь нравится? – спросил он.
– В Тюильри? – она кивнула. – Очень. Хотя, конечно, в Париже есть сады и получше, правда?
– По мне, так самый лучший – это Люксембургский, – сказал он. – Там так красиво и весело круглый год, он весь полон радости. Я иду туда, когда у меня мрачное настроение, и мне нужно взбодриться, чтобы не огорчать посетителей.
– А здесь?
– Сюда я хожу, когда я доволен чем-то и потому великодушен – и особенно зимой, потому что знаю, что голодных птичек в этом парадном парке реже кормят прохожие, чем в Люксембургском саду.
Они говорили уже почти час, поделили пирожное, он выкурил еще две сигареты, а Мадлен выложила незнакомцу все, что могла, о своей жизни в Париже – хотя она лишь вскользь упомянула о Магдален и других подробностях ее прошлой жизни. Она бегло рассказала ему о своей работе горничной, и он смеялся, когда слушал рассказ про все ее ошибки, которые Мадлен продолжала делать. И она не забыла доброту четы Люссаков и ее чудесных друзей – Ноя и Эстель, и, конечно, она рассказала о Хекси. А еще она не скрыла мечты стать певицей, но посетовала, что невозможно их осуществить – ей негде учиться и нет денег, чтобы платить за уроки, в которых она так нуждается.
И пока Мадлен все говорила и говорила, словно облегчая душу, и словно они были друзьями уже многие годы, Антуан Боннар слушал внимательно каждое ее слово, облизывал крем со своих пальцев, и закуривал еще сигарету. Стало уже темно, и зажглись фонари, четко обозначившие дорожки сада.
– Вы не замерзли? – спросила его Мадлен, неожиданно почувствовав, что продрогла до костей.
– Просто окоченел.
– Мне пора идти.
Но ей не хотелось уходить.
– Могу я вас проводить?
Они вместе вышли из сада на площадь Согласия, и Мадлен подумала – как чудесно, что они живут и работают всего в нескольких километрах друг от друга на левом берегу, хотя и встретились на правом, в том самом месте, где она была лишь один раз – два года назад в неприветливый холодный день. Уже тогда она почувствовала почти мистическую важность, которую приобрел для нее Тюильри. Они перешли реку по мосту Согласия, и Антуан Боннар шел рядом с ней, совсем рядом, но он не касался ее, даже случайно, и Мадлен подумала – он так же вежлив и галантен, как и красив. И она уже просто не могла дождаться минуты, когда снова увидит его.
Они дошли до дома, где была квартира Люссаков, и Мадлен вдруг захотелось сделать вид, что она живет дальше по бульвару – чтоб идти с ним еще и еще, не прощаясь. Но чувство ответственности остановило ее.
– Мне нужно сюда.
– Какой чудесный дом, – Антуан Боннар заглянул сквозь высокие витые железные ворота на маленький дворик перед внушительного вида зданием. – Совсем неплохое место для работы.
– Да, – сказала она. – Но, наверное, не такое, как Флеретт.
– Вы правы, – он помрачнел. – Как обидно работать в день рождения.
– Но они дали мне лишний выходной. А сегодня у них вечеринка.
– И вы им нужны.
– Чтоб пролить суп на гостей, – она засмеялась озорным смехом. – И это будет не в первый раз. Я просто не могу понять, почему они не выгонят меня?
– Думаю, я могу понять. – Он открыл ей ворота. Неожиданно он взял ее правую руку, снял с нее перчатку и поднес ее руку к губам для легкого поцелуя.
– Joyeux annieversaire, – сказал он.
А потом он повернулся и стал уходить, медленно, вниз по бульвару Сен-Жермен, отбросив сигарету и машинально закурив другую. А Мадлен смотрела ему вслед, видя, как он становился все меньше, все более далеким, рука ее все еще трепетала от его поцелуя, и только теперь она внезапно, с уколом боли, поняла, что они не договорились о новой встрече.
– Я этого не вынесу, – сказала она вслух. Ей так хотелось побежать за ним по улице, позабыв про Люссаков, но потом она вспомнила о гордости, и о том, что пришла почти на час позже, чем обещала мадам Люссак. И ноги ее отяжелели, она вошла в дом, поднялась наверх, в свою комнату, сняла чудесный лазурный пуловер и надела униформу.
Теперь ее белой наколке больше не нужно было ничего скрывать; теперь она сидела, как влитая на голове Мадлен с ее новой удивительной протеской. Когда она сошла вниз, ее увидела Габриэль Люссак и приподняла брови в удивлении, а потом улыбнулась, хотя Мадлен почувствовала, что это была далеко не улыбка одобрения.
Реакция мсье Люссака была даже еще более смущающей.
– Что ты наделала, Мадлен? Он казался разочарованным.
Он задумчиво рассматривал ее, и она заметила отблеск восхищения в его глазах.
– Очень мило, – допустил он. А потом с некоторым беспокойством она почувствовала, что он быстро отвел взгляд.
Гораздо позже, ночью, когда Мадлен сняла черное платье и выстирала белый фартук, и устало стягивала толстые теплые чулки, она взглянула на свое отражение в зеркале и неожиданно увидела то, что, как она догадалась, повергло в изумление ее хозяев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136