– Магги, ты прекрасно выглядишь!
Его объятье было крепким, а щеки благоухали его любимым знакомым бергамотным маслом.
– И вы тоже – но теперь я Мадлен.
Они сели – напротив друг друга. Ресторан, оформленный в духе art nouveau, был, как всегда, полон; в воздухе стоял гул разговоров, и пиво лилось в кружки.
– А почему ты изменила имя?
– Мне показалось, что это нужно сделать. Я изменила свою жизнь, и значит – я тоже изменилась?
– Тебе нет нужды меняться – но Мадлен тебе подходит.
– Где вы были?
Мадлен до сих пор не могла поверить, что он здесь; у нее было сильное искушение протянуть руку и коснуться его – чтоб убедиться, что он – настоящий.
– Как вы меня нашли?
– Я приехал в Париж два дня назад, – рассказал ей Зелеев. – А вчера мой коллега с рю дю Тампль показал мне твое объявление – я был так счастлив, что просто полетел к телефону. Я несколько раз писал тебе в Цюрих – но не получал ответа.
– Потому что я оттуда уехала – больше года назад.
– После смерти Амадеуса, – сказал Зелеев и кивнул. – Я поражен.
– Но где же вы были? Я месяцами давала объявления, и я была в Женеве, прежде чем приехать сюда – никто там о вас не слышал.
– Какая короткая у них память, – проговорил Зелеев с кривой улыбкой.
– Я вспомнила, что вы работали на Перро и сыновей.
– Ты ходила туда?
– Только в магазин – но они не захотели мне помочь.
– Я был в Америке, – сказал Зелеев. – В Нью-Йорке. Мои таланты стали немного не соответствовать вкусам Европы – но там, за океаном, меня оценили. – Он сделал паузу. – Но я по-прежнему люблю путешествовать, и ненавижу подолгу быть далеко от Парижа.
– А теперь мы здесь оба, – Мадлен помолчала и почувствовала, что все ее тело напряглось. – А мой отец?
– Боюсь, я мало что о нем знаю.
– Но вы хотя бы знаете, где он? Он оставил мне записку… Он написал – вы будете знать, как найти его, и скажете мне. – Вся ее боль и тоска были в ее голосе. – Где же он?
– Если б я только мог сказать тебе, Магги! – Он улыбнулся. – Я не могу перестать называть тебя так – ты не возражаешь?
– Конечно, нет.
Они заказали ужин и эльзасского пива, прежде чем Зелеев стал продолжать.
– Здесь, в Париже, у меня многие годы сохранялся обычный адрес моего пристанища – твой отец его знает, но я получил весточку от Александра всего один раз, вскоре после смерти Амадеуса.
– Когда?
– Через три месяца. На письме был штемпель Гамбурга, но не было адреса, и Александр писал, что вскоре снова тронется в путь. И с тех пор больше – ничего.
– Что же он написал в этом письме? – Мадлен чувствовала себя совсем как погибающий от голода – если нельзя получить целый обед, то драгоценны и крошки. – Оно у вас с собой?
Зелеев покачал головой.
– Я даже и не мечтал о таком счастье – встретить тебя, ma ch?re.
– У вас его нет… – разочарованно протянула Мадлен.
– Но я могу вспомнить.
– Правда?
– Он написал коротко – в основном, о тебе, а еще – об Eternit?.
– Значит, вы знаете? – тихо спросила Мадлен.
– Что он взял ее? Да, он написал мне. Он боялся, что Джулиусы или Хильдегард могут найти ее прежде, чем ты сможешь приехать туда, и поэтому на всякий случай он прихватил ее с собой. Он писал, что любит тебя еще больше, чем прежде… и что не видеть тебя – это самое большое горе в его жизни. Но он верит, что в один прекрасный день он сам сможет отдать Eternit? тебе. А пока он клянется, что сохранит ее – ради тебя и отца.
Принесли пиво. Зелеев пил его жадно, а Мадлен смотрела на него и изнывала от желания услышать еще что-нибудь. Но больше ничего не было.
– Если он напишет вам опять, вы ведь сможете сказать ему, где я, правда?
– Да. Если только он даст мне свой адрес.
– Но разве он может снова не дать? Почему? – умоляюще спросила она.
– А вдруг у него просто нет возможности?
– Но почему? – она помолчала. – Из-за женщины? Из-за того, что случилось той ночью?
Зеленые глаза Зелеева стали зорче и жестче.
– Кто тебе сказал?
– Моя мать. Вот почему я ушла из дома – из-за ее лжи.
– Понимаю.
– Разве?
Мадлен была просто вне себя от радости, что снова видит Зелеева, она была счастлива, что снова нашла важную ниточку, связывавшую ее с прошлым. И самое главное – ее отец жив: по крайней мере, год назад он был цел и невредим в Германии. Но снедавшая ее мука, что она оказалась совсем оторванной от него в ту ночь, когда уехала из Цюриха, злое чувство к Эмили, и довлевший над всем этим страх, что кое-что из рассказанного матерью об Александре могло быть правдой, сидели в ней, и Мадлен с тоской и болью все эти годы бессознательно ждала момента, когда наконец эти страшные мысли оставят ее.
– Пожалуйста, Константин, скажите мне правду. Она увидела, как его бледные щеки залила краска.
– Ведь я больше не ребенок. Она ждала.
– Вы не можете сделать мне хуже, если расскажете, что произошло. Пожалуйста.
– Прямо сейчас? – спросил он.
– Я ждала десять лет, – ответила она, и голос ее дрогнул. – Я больше не могу. Поймите, я больше не могу.
Глаза его сузились от знакомого Мадлен отвращения, но потом потеплели от жалости к ней. А потом он рассказал ей. Ту же самую историю, которую она слышала от Эмили – хотя он рассказывал иначе, его голос был бережным и дрожал иногда, когда он пытался преуменьшить преступление отца.
– Мы оба виноваты, – говорил он. – Мы оба были пьяны – я был жутко, чудовищно пьян. Но наркотики… эти проклятые наркотики, которые принял Александр – они довели его до безумия и уничтожили его достоинство. Он не понимал, что делает.
– Продолжайте, – сказала Мадлен, горло ее сдавило.
– Твой отец заплатил за свои грехи – за слабость и безрассудство – в тысячу раз более дорогой ценой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136