– Многие назвали бы вас за это дураком.
– Это их дело. Я вам верю, – Амадеус спокойно смотрел на русского. – Так же, как верю, что вы не будете напиваться, пока это находится в ваших руках. Потому что знаю – вы дорожите ею так же, как и я.
Зелеев вернулся на шесть дней позже.
– Ну что? – тихо спросил Амадеус.
– Вы хотите знать?
– Только то, довольны ли вы, Константин Иванович, – Амадеус пристально рассматривал лицо своего друга, ища на нем признаки удовлетворения или разочарования, но не увидел ничего. – Вы, наверно, азартный игрок и могли бы отлично выигрывать в покер.
Зелеев усмехнулся.
– Да, имел такую славу.
– Так вы довольны? – Вновь спросил Амадеус.
Зелеев улыбнулся.
– Спасибо вам, мой друг.
Он остался в Давосе на месяц – отчасти потому, что опять должен был приехать Александр, в середине мая. Мальчик был здесь уже дважды после своего приезда в 1929-м, и оба раза – хотя отец и Зелеев работали в поте лица над скульптурой – они даже мельком не позволяли ему взглянуть на то, что у них получалось и не объясняли, что же именно такое они пытаются создать.
Теперь Александру было уже шестнадцать. Он был высоким, как отец, хотя и легче сложен, и с привлекательным лицом – чему был обязан больше Хильдегард, чем Амадеусу.
– Оно окончено, правда? – сказал он в день своего приезда.
– Откуда ты знаешь? – удивился Амадеус.
– Обстановка в доме – она другая. Спокойнее.
Амадеус посмотрел на Зелеева.
– Покажем ему?
– Вам решать.
– Папочка? – Александр повернулся потом к русскому. – Константин, вы не хотите, чтоб я видел?
Зелеев засмеялся.
– Я хочу, чтоб весь мир увидел ее, Александр.
Глаза Амадеуса потеплели.
– Пойдем.
* * *
Она стояла под покрывалом, на центральном столе мастерской, в задней части дома. Когда Амадеус стянул покров, его ноги вдруг ослабели, а руки задрожали. Александр смотрел во все глаза, пытаясь не зажмуриться. Несколько минут он стоял неподвижно, потом медленно обошел вокруг стола, разглядывая скульптуру под всеми возможными углами, словно стремясь вобрать ее в себя взглядом – всю.
Никто не произносил ни слова, но через некоторое время Зелеев подошел к столу и молча указал Александру на три драгоценных камня, под которыми были выгравированы инициалы: его собственные, под большим сапфиром, сверкавшем на суровом склоне горы из золотого самородка; Амадеуса – под русским изумрудом в дальней части водопада в пене филиграни и стекающего эмалью прозрачного водопада с его острыми, как иглы, хрустальными сосульками с крошечными бриллиантами, и наконец, инициалы Ирины Валентиновны Малинской – под огромным, золотистым алмазом, сиявшим, как солнце, на вершине каскада.
– Ну? – Амадеус больше не мог утерпеть. Александр все еще неотрывно смотрел на скульптуру и не мог отвести взгляда.
– Я не могу насмотреться. Я не могу поверить… – пробормотал он вполголоса. – Я никогда не видел ничего подобного.
– Я говорил твоему отцу – она уникальная, – спокойно и тихо сказал Зелеев.
– Это… она просто волшебная, – выговорил Александр, а потом замолчал. – Самое прекрасное – из всего, что только я видел.
Борясь с соблазном, он наклонился и осторожно погладил миниатюру пальцами.
– Ты можешь потрогать, – сказал Зелеев и посмотрел на Амадеуса, на чьем лице отразилась целая буря чувств. – Она называется – Eternit?.
Александр коснулся указательным пальцем левой руки золотистого бриллианта.
– Это ради нее? – он обернулся, чтобы взглянуть на отца. – Папочка?
Амадеус подошел ближе.
– Я расскажу тебе все.
* * *
На закате они вышли из дома и пошли к водопаду – вдвоем, Зелеев тактично заявил, что ему нужен отдых.
– Этого не скажешь словами, папа. Он… такой прекрасный… и величавый.
Оба они, не отрывая глаз, смотрели на водопад.
– Я могу понять, почему она так любила его, – голос Александра был тихим и грустным. – Но твой по-своему даже прекрасней.
– По-своему.
– Я никогда не думал, что ты любил ее так сильно, папа. Ты мало говорил мне о ней, а мама всегда вела себя так, словно ее вообще не существует.
– Ты не можешь винить ее за это.
– Нет. Конечно, нет.
Какое-то время они молчали, а потом Александр сказал:
– Должно быть, она очень…
Он запнулся.
– Дорого стоит? – закончил за него Амадеус. – Похоже на то.
– И тебе правда все равно, папочка, да?
– Тебе это не нравится?
– С чего ты взял? Зачем ты так говоришь?
– Многим сыновьям бы не понравилось, – Амадеус по-прежнему смотрел в сторону, на водопад. – Твоей маме бы не понравилось… не ради себя – ради тебя.
– Маме это было бы безразлично, – ответил Александр, слегка покраснев.
– Конечно, – согласился Амадеус. – Конечно, ты прав.
Они пошли опять по густой травянистой тропинке к дому. Луг, поросший жирянкой и венериным башмачком, отливал странными бликами в розовом свете заката, пара рыжих белок искрой пронеслась над их головой. Воздух был ясным и еще теплым.
– Константину так хотелось показать Eternit? на какой-нибудь выставке, – сказал вдруг Амадеус.
– Это можно понять.
– Ты думаешь, я неправ… несправедлив, решая ее судьбу один?
Александр покачал головой.
– Она существует только благодаря тебе.
– Я никогда не создал бы ничего подобного без него. Я мог только мечтать… Гений Константина сделал мечту реальностью.
Амадеус вздохнул и добавил:
– Пусть все именно так… но даже теперь я не могу сделать то, чего он хочет.
Александр взял отца за руку.
– Это – твое право. И тебе решать.
Через неделю после того, как Александр вернулся в Цюрих, Зелеев уехал из Давоса. В их последний вечер вместе Амадеус отдал ему неограненный рубин и два ограненных, как бриллианты, алмаза – половину того, что осталось от собрания драгоценных камней Малинских.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136