Каттер услышал ее пение в Лила, вечернем клубе на Второй Авеню. Последние четыре месяца она регулярно пела там три раза в неделю. Она исполняла полдюжины песенок дважды за вечер. В один из вечеров она оставила микрофон и стала изящно ходить от столика к столику, напевая для каждого гостя – словно именно только для него она приходила сюда.
Каттер, пораженный искренностью ее чуть хрипловатого голоса и ее красотой, оставил ей визитную карточку с пометкой, приглашавшей ее посетить его офис в Брилл Билдинг.
– Вы хотите стать звездой – или просто петь? – спросил он ее, не успела она присесть. Она нервничала и неуверенно смотрела на него через стол.
– Если честно?
– Абсолютно.
Мадлен посмотрела на него, и он ей понравился.
– Если честно, мне никогда и в голову не приходило стать звездой. Мне говорили, что это – плохо, и, может, так оно и есть, но все, что я хотела – это петь, – она ему улыбнулась. – И если мне удавалось петь, чтоб зарабатывать на жизнь – для меня это было просто чудо. Как сказка.
– Вы замужем?
– Да.
– А вашему мужу нравится, что вы поете?
– Очень.
– У вас есть дети?
– Один сын.
– У вас проблемы с поездками?
– Это зависит от того, куда поехать и насколько.
– А сможет ли ваш муж присмотреть за ребенком, ну, скажем, неделю?
Мадлен пристально посмотрела на него.
– Это зависит от обстоятельств, мистер Каттер. Менеджер взял маленькую сигару и стал жевать ее кончик.
– Как насчет того, если я предложу вам номер-другой в кабаре, мисс Габриэл? В таких городах, как Бостон, Майами – может, даже в Лас Вегасе?
– Это звучит очень заманчиво, – ее сердце дрогнуло.
– Я говорю пока только о сопровождающих ролях, вы понимаете?
– Конечно, мистер Каттер.
– Но вас это не заденет, – сказал он иронично, – раз вы не стремитесь стать звездой, правда?
– Вовсе нет, – ответила она честно.
– Вы – француженка, верно?
– Я из Швейцарии.
– Швейцарка, правда? – Он задумался. – Но мы все же подадим вас как француженку – это лучше идет к вашему стилю.
Он сделал паузу.
– У вас когда-нибудь выходил диск?
– Диск?
– Ну, пластинка, вы знаете. Вас когда-нибудь записывали?
– Еще нет, – сказала она. – А вы думаете, я бы могла?
– Конечно, почему бы и нет? – Каттер опять пожевал свою сигару. – Мы говорим о пробном диске, мисс Габриэл. Я занимаюсь не только певцами. Я также разыскиваю композиторов-песенников. И что же получается? Вы записываете песенку определенного автора, и ее слышит кто-нибудь из представителей известных фирм грамзаписи… Он пожал плечами.
– Иногда певец выпускает диск, который хорошо продается, и вдруг кто-нибудь вспоминает, что на пробном собственном диске голос певца звучал еще лучше. Тогда, если вам повезет, вы можете получить контракт.
Он опять сделал паузу и подмигнул.
– Только не падайте в обморок.
Мадлен, у которой никогда не было своего агента или менеджера, была в восторге, когда ее заработки стали возрастать – даже в тех нескольких клубах, где она пела уже два года. И хотя ни одно из тех кабаре, о которых говорил Каттер, так еще и не материализовалось, она уже записала несколько демонстрационных дисков. Каттер, которому очень нравился ее стиль, воодушевлял ее работать еще больше, развивать то, что дано ей природой, учил ее управлять аудиторией и наиболее выгодно подавать свою внешность и поведение на сцене.
– Но могу я просто оставаться собой? – однажды спросила его она.
– Конечно, это будете вы – но, может, чуть-чуть еще лучше.
Прошел год, как Мадлен и Гидеон оформили свои отношения. Зелеев, придя к ней однажды вечером в крошечную гримерную в Лила, сделал неожиданное предложение. Может, сказал он, уже настало время съездить в Париж и забрать Eternit??
– Теперь ты можешь официально ездить туда-сюда, ma ch?re, и, если честно, мне больно думать, что наше прекрасное дивное сокровище пылится в сейфе.
Мадлен почувствовала легкую дрожь. Конечно, она тоже любила ее, и ей бы тоже хотелось ее снова увидеть, но мир, в котором она видела ее в последний раз, казался ей удаленным на миллионы лет от того, в котором она жила сейчас.
– Я даже и не знаю… – проговорила она. – Там она в безопасности.
– Но она может быть в такой же безопасности и здесь, в сейфе в Нью-Йорке, – подчеркнул Зелеев. – А здесь мы сможем еще и видеть ее время от времени.
Баснословная ценность скульптуры тревожила Мадлен еще и по другой причине. Она никогда не видела в творении ее деда ничего, кроме уникального выражения его любви к Ирине – но теперь, когда это стало ее, стало принадлежать ей, сама мысль о том, что это можно продать, стала обременительна. Как еще она могла отблагодарить их всех за их доброту – и как она могла дать Валентину все то, что так хотела бы дать?
– Я не уверена, – произнесла она нерешительно.
– Я не понимаю.
Она попыталась объяснить.
– На самом деле, мне всегда хотелось бы сделать с Eternit? то, чего ждал бы от меня Опи. Но что?
– Амадеус никогда не загадывал наперед, – мягко сказал Зелеев. – С него всегда было достаточно мысли, что он причастен к ее созданию. Как-то раз он мне даже сказал, что ему все, равно что с ней станет потом.
– Но он думал о ней как о памятнике.
– Ирине? Конечно. И я так думал всегда.
– И той короткой жизни, которую они прожили вместе в Швейцарии.
Мадлен колебалась, боясь ранить Зелеева.
– Я не вижу смысла привозить ее в Америку – вообще.
Лицо Зелеева помрачнело.
– Я никогда не думал, что ты можешь быть нечестной, – сказал он с вызовом.
Она была удивлена.
– Не думаю, что я сейчас нечестна.
– А я думаю, – он усмехнулся. – То, что ты на самом деле чувствуешь, ma ch?re, так это страх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136