или журналистом, если его статьи заметил хоть какой-нибудь критик; или фотографом, даже если снимки слабы технически и скверны по композиции. Подобные «творцы» возможны только во Франции…
– У нее еще не все получается, – сказал Паскаль. – Ты начинала куда лучше.
– Она научится, – ответила Габриэла, и непонятно почему, в тот момент она ощутила сожаление о своей ушедшей молодости.
– И ей не очень-то доверяют те, кого она снимает, – продолжал Паскаль.
– Так бывает с новичками, – неожиданно встала Габриэла на защиту девушки. – Ты остановишься в их загородном доме? – спросила она и тут же пожалела о том, что задала его.
– Да, только потому, что Саша там родила.
– Как же Саша отважилась рожать там, где только что умерла Марианна?
– Где же, по-твоему, Саше рожать? – возмутился Паскаль. – В больнице?
Габриэла опять поразилась его способности даже самое логичное решение довести до полного абсурда! Но опять – это не его вина! Он вырос в стране, где собак допускают в рестораны, где детям позволено пить вино и последний научный вклад Франции в мировую сокровищницу – это пастеризация.
– Поздно спорить сейчас о наших серьезных расхождениях.
– Ты стоишь на своих старых позициях, Габриэла, – заметил Паскаль. – Американское пуританское самоограничение.
– Ты поливаешь мои цветы? – спросила Габриэла, желая изменить тему разговора.
– Ты знаешь, как-то совсем упустил из виду. – Он виновато хмыкнул. – То одно навалится, то другое. Когда ты собираешься вернуться?
– Еще не знаю, может, через пару недель, может, раньше. В любом случае мои растения могут погибнуть.
– Почему так долго?
– У меня здесь еще масса дел.
Паскаль вздохнул.
– Я постараюсь, – теперь он шумно выдохнул, – но это так трудно – носиться из одного конца Парижа в другой, с левого берега на правый.
– Я понимаю, что доставляю тебе хлопоты своей просьбой, Паскаль, но позаботься о них, пожалуйста. Два раза в неделю поливай те, что стоят на солнце, а остальные можно один раз.
У Габриэлы сердце сжалось от тоски. Пусть между ними не было пылких, страстных отношений, но ведь что-то было? Пусть редкие, но прекрасные мгновения вместе – тогда, в Нормандии, или в Париже, когда над городом прошел ливень и она вымокла до нитки; совместные завтраки, долгие беседы – все это теперь свелось к спору насчет полива ее цветов.
Положив трубку, она еще некоторое время сидела молча, с сожалением думая о том, что их отношения с Паскалем не оставили в ее душе следа. И у нее возникло желание уехать куда-нибудь, где ее никто не знает и никто не ждет.
– Мы еще увидимся перед твоим отъездом? – спросила Николь, когда Габриэла вернулась в ее кабинет и устроилась на необъятном диване.
– Конечно, – не задумываясь, ответила Габриэла и спросила: – Ты бы не хотела провести несколько дней на море? Если, конечно, Дина не будет возражать против моего приезда.
– С удовольствием. – Николь помолчала, потом поинтересовалась: – Скажи мне, тот мужчина, который пригласил тебя на обед, – это серьезно?
Габриэла кивнула.
– Поэтому я и хочу уехать.
– Но это же безумие! – воскликнула Николь.
– Пожалуйста, не противоречь себе. Ты же только что утверждала, что только карьера может быть надежной опорой для женщин нашего возраста.
– Все это не имеет никакого значения, – возразила Николь, – если ты нашла человека, который по всем статьям подходит тебе.
– Он – американец, – объявила Габриэла.
– Прекрасно, – ответила Николь и с удовольствием потерла руки. – Что еще?
– Я влюбилась в него, хотя знаю всего десять дней.
– Вопрос не во времени. Можно влюбиться в течение десяти минут, а можно прожить и десять лет вместе и этого не случится.
– Тогда в чем же вопрос?
– Сначала разберись с ответами. – Николь засмеялась. – Не надо задавать себе слишком много вопросов. Вот что я хочу тебе сказать – это здорово, что он американец. С американцами жить гораздо легче. Я убедилась в этом с тех пор, как Жан-Марк нашел себе «источник молодости». – Она печально улыбнулась.
– У тебя все с ним кончено? – тихо спросила Габриэла.
– Жизнь продолжается, – ответила Николь решительно.
– Почему это произошло?
– Ему стукнуло шестьдесят, и тут он обвинил меня в том, что со мной больше не чувствует себя молодым. Оказалось, что я не обладаю волшебной силой, чтобы сохранить ему вечную молодость. – Она рассмеялась. – Наверное, я должна была пристукнуть его в пятьдесят девять, тогда бы ему точно никогда не исполнилось шестьдесят.
– Ты не хочешь пообедать с нами сегодня за компанию?
– Сожалею, – игриво ответила Николь. – У меня сегодня тоже rendez-vous.
– С американцем? – поддразнивая, спросила Габриэла.
– Только с американцем, – думая о чем-то своем, ответила Николь. – И знаешь, почему?
Габриэла отрицательно покачала головой.
– Потому что в нашем возрасте сюрпризы вредно отражаются на здоровье.
– Только не напоминай про цвет лица, – с улыбкой перебила ее Габриэла.
– И на цвете лица! Может, американцы не так остроумны и частенько наивны, пусть даже несколько неловки и занудны, они все-таки честны. Если американец не может тебя трахнуть, он не обвиняет в этом тебя. Если он тебя не хочет, это значит, что он не хочет никакую женщину вообще. Если разлюбил, то не ждет, пока все вокруг, кроме тебя, узнают об этом. С французом невозможно понять, кто он тебе – любовник или давно равнодушный человек. Француз, как мелочный скряга, оберегает свою внутреннюю сущность. Скрытность, внешнее равнодушие для француза – достоинство, которым он может хвалиться, как и изображением гильотины. Но только результат, к сожалению, моя дорогая, один и тот же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84