– Нет, я думаю, что в этом нет ничего страшного, ведь ты любил ее и до сих пор любишь. Это прекрасно, Ник, что ты хранишь о Бони такие светлые воспоминания.
Ник откинулся в кресле и вернулся к прежней теме:
– Вероятно, играло роль и то, что мы спали вместе, я подчеркиваю – спали, и между нами было что-то более важное, более глубокое, чем физическая близость. Я даже не помню теперь, касался ли кто-то из нас друг друга случайно ночью. Ты понимаешь, о чем я говорю? Случайно ее нога коснется моей ноги, или я поправлю одеяло и задену ее грудь. Она спала на своей половине кровати, а я на своей. Мы никогда не засыпали, не поцеловав друг друга, не попрощавшись на ночь и не поговорив о всякой всячине в темноте. Иногда Бони перед сном пересказывала мне содержание газет, которые прочитала, или сообщала, что купила билеты на концерт, не согласовав дату со мной… Это были пустяки, которые супруги всегда обсуждают перед сном, ты же знаешь?
Габриэла согласно кивнула, а про себя подумала, что подобные разговоры на семейные темы ей не очень бы хотелось вести, лежа в постели с Ником, ей больше понравилось бы заниматься другим.
– Это не значит, что мы вели монашеский образ жизни, но в нашей близости не было тайны, какой-то волнующей загадки и неожиданности. – Он вопросительно взглянул на нее. – У вас, конечно, с Питом все было по-другому?
– Да, у нас все было иначе, – мягко сказала она, – но это может быть по той причине, что я не так сильно любила Пита.
– В ваших отношениях преобладала страсть?
– Страсть. Желание. Почти до последнего дня нашей совместной жизни, потому, наверное, что мы не были так духовно близки, как вы с Бони. Какое-то животное удовлетворение. Я бы так сказала, безумная жажда ласки. Эгоистичная в каком-то роде. Высосать все из партнера…
– Странные, на мой взгляд, взаимоотношения.
– Я не сразу поняла это и до сих пор не знаю, почему наши отношения в конце концов свелись к элементарному удовлетворению физиологических потребностей.
– А вы не пытались вернуть те отношения, что были у вас вначале?
– Думаю, мы не настолько любили друг друга и дорожили нашими отношениями, чтобы сначала анализировать свои ошибки, а потом приложить силы и терпение, чтобы исправить их. – Она печально улыбнулась. – Неужели у вас такого никогда не было?
Ник отрицательно покачал головой:
– Всякий раз, когда я вспоминаю Бони, спрашиваю себя, почему мы были лишены того, о чем ты говоришь. Мне кажется, что Бони и страсть – вещи несовместимые, как кровосмешение. Что ты смотришь на меня с таким загадочным видом? – спросил Ник.
– Я гадаю, почему у вас не было детей.
Его лицо исказилось гримасой боли:
– Мы мечтали о детях и очень долго пытались их завести. К тому времени, когда уже были женаты десять лет, мы объездили всех специалистов в Нью-Йорке. Обследовались даже в какой-то экспериментальной клинике. Испробовали все, но Бони так и не забеременела.
– Вы в конце концов нашли причину?
– Да, нашли. В то лето 85-го года с нами творилось что-то невероятное. Моя компания тогда получила первый большой заказ на реконструкцию городского концертного зала во Фрипорте. Это значило для меня куда больше, чем просто возможность отлично заработать. Я радовался, как мальчишка. Я купил новые грузовики, нанял еще пятерых рабочих. Для Бони это тоже было удивительное лето. Она изменила прическу и цвет волос, купила новый «крайслер», получила брокерскую лицензию на торговлю недвижимостью. Она была переполнена новыми идеями, но при очередном визите к врачу выяснилось, что у нее рак яичников. Может, если бы мы раньше завели ребенка, Бони осталась бы жива, – с горечью сказал он и, когда заметил на лице у Габриэлы недоумение, начал объяснять: – В начале нашей совместной жизни нам так хотелось выбиться в люди, что вроде бы было не до детей. Все откладывали на потом. Когда обнаружилась болезнь, доктора предупредили, что она проживет не больше года, и эти последние шесть месяцев оказались такими, каких бы я не пожелал и своему злейшему врагу.
– Прости, – сказала Габриэла.
– Вначале до меня как-то не доходило, что ее больше нет на свете. Случалось, звонил ей с работы, окликал по ночам, как будто она рядом. Это был какой-то кошмар… Потом во мне родилась ненависть. Я стал невыносим для окружающих. Может, я так спасался от себя самого, но я превратился в настоящего затворника, никого не хотел видеть, не желал ни с кем разговаривать.
– Долго это продолжалось?
– Около года. Однажды утром я вскочил еще затемно и помчался на Монток, чтобы посмотреть восход солнца. – Ник поерзал в кресле. – Там словно прозрел. Жизнь продолжается, солнце встает по-прежнему, и день сменяется ночью…
– Ты с кем-нибудь говорил об этом?
– Да, с несколькими верными друзьями, которые знали Бони. С той поры я уже мог общаться с другими. Я мог говорить о ней – и о том времени, когда она была в полном здравии и когда болела. И о живой, и об умершей…
– Это помогло?
– Я должен был выговориться. Я считал, что это поможет мне. Я с ужасом вспоминал тот период после смерти Бони, когда все во мне тоже словно умерло, оцепенело… – Ник нервным движением пригладил волосы. – Я пытался выбраться из этой бездны – ударился в пьянство, спал с какими-то женщинами, чьих лиц и имен я даже не запомнил. Одним словом, пытался встряхнуться.
Габриэла молча слушала, а Ник между тем продолжал:
– Ну и что? Чувства ожили, но от этого мне стало совсем худо…
Габриэла сочувственно коснулась его руки.
– Тем не менее еще не все потеряно, – сказала она и ободряюще улыбнулась.
– Однажды я отправился в кино – показывали что-то под названием «Язык нежности», и, когда началась сцена, в которой умирает главная героиня Дебора Уиндер, я заплакал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84