– Пусть вечный божественный свет снизойдет на тебя, – повысил голос падре.
«Как ты будешь при этом свете заниматься своими сексуальными штучками?» – прокомментировала мысленно Габриэла.
– Покойся с миром…
«И больше не расточай направо-налево свою улыбку, которая когда-то ввела меня в соблазн».
– Рожденный из праха…
«Так же, как и все его любовницы!»
– И обратится в прах…
«Так же, как и все они…»
– Господь милостив!
«Но ты, Пит, не был милостив ко мне».
– И отпустит твои грехи…
«И я вынуждена простить тебя, Пит, потому что ты ушел из жизни».
– Аминь!
Клер оперлась на Гарри, Глэдис прижалась к Люси, Сара к Майку, но Габриэла была слишком погружена в свои мысли, чтобы обращать на них внимание. Она отвернулась сразу же, как только рабочие взялись за веревки, чтобы опустить гроб в могилу. В этот момент кто-то отчаянно зарыдал. Габриэла обернулась – это плакала Дина. Еще мгновение, и Питер Моллой исчез навсегда.
Глаза Габриэлы были сухими, ни одна слезинка не скатилась по щеке, только сердце наполнилось страшной опустошающей тоской.
3

Семья
Плафон с лампами дневного света несколько раз мигнул, потом залил кухню мертвенным, бледно-сиреневым светом, отчего здесь стало еще неуютнее.
– Ну, мамочка, – Габриэла сумела наконец протолкнуть ложку с кашей между губ Одри Карлуччи, – давай чем-нибудь позавтракаем…
Сильвио выглянул из-за края газеты, потом бросил раздраженный взгляд на плафон.
– Если она не хочет есть, – сказал он, – нечего заставлять. – И добавил: – Свет ей, что ли, мешает?
– А может, слишком горячо? – Габриэла заботливо заглянула в глаза матери. Та упорно молчала.
– Часто по утрам у нее не бывает аппетита. – Отец на секунду перестал шелестеть газетой. Габриэла не обратила на его замечание никакого внимания, она подула на ложку, перед тем как повторить попытку.
– Может, действительно каша еще горячая? Папа, посмотри, – воскликнула она, – мама ест!
Габриэла сняла с тормоза инвалидную коляску и подкатила мать поближе к столу. Потом слегка коснулась безвольно лежащей на подлокотнике, мягкой маминой руки и попыталась всунуть ей в рот еще одну ложку. После долгого перерыва Габриэла с трудом справлялась с кормлением, но и две ложки уже были большим достижением. Она помнила, сколько терпения и усилий потребовалось от всех членов семьи, когда врачи настаивали на том, чтобы родственники старались заставить больную выполнять обычные действия – двигаться, пережевывать пищу, а не приучать ее к питанию из тюбиков. Сейчас, глядя на мать, Габриэла с ужасом, с тягучим холодом в животе вспомнила то время, когда Одри находилась между жизнью и смертью.
– Расскажи о похоронах, – попросил Сильвио, отложив газету. – Я пытался дозвониться до тебя из ресторана, но ты, наверное, уже ушла. Телефон не отвечал, потом было поздно, и мы с Рокко отправились домой. Ты что, под дождь попала? Совсем мокрая добралась?
– Промокшая, – поправила его Габриэла, – и так устала, что уснула, даже не раздеваясь. Легла около семи, а очнулась где-то после одиннадцати. Разделась и опять уснула. Сил не было чемодан распаковать.
По дому Габриэла разгуливала в стареньких джинсах, свитере, который носила во фрипортском колледже, – все это она нашла в гардеробе на втором этаже, – и эта одежда делала ее совсем юной. Особенно с лицом без всяких следов косметики и волосами, собранными на затылке в конский хвост.
– Похороны были потрясающими, – начала она. – Народу было очень много, и все говорили о том, что Пит – бедный парнишка – учился, рос и стал «столпом правосудия». И после его смерти некому больше защищать справедливость в нашем городке. – Зря ты так. – Отец был явно недоволен. – Многие любили Пита Моллоя. Даже те парни, которых он сажал за решетку. После освобождения они были не прочь выпить с ним рюмочку-другую. Пит был обаятельным парнем, все окружающие признавали это, кроме его собственной жены. Разве я не прав, дочка?
Габриэла с трудом сдержалась. Ей надоело снова и снова выслушивать, каким замечательным человеком был Пит Моллой. Даже если это и правда. Она повернулась к матери, чей пустой взгляд был устремлен в какую-то неведомую даль. Габриэла вздохнула, оглядела мать – ее безжизненные тонкие руки, неподвижные ноги в розовых носках и белых теннисных туфлях, которым никогда не суждено запачкаться, никогда не быть изношенными.
– Знаешь, папа, – начала она, сознавая свою правоту и желая высказаться впервые за долгое время. – Его больше нет. Каким бы он ни был – обаятельным или отталкивающим, – его не стало! И знаешь что, папа, он не делал ничего нарочно. У нас не было опыта, мы были так молоды. Что знал он? Что вообще мы понимали в жизни?
Габриэла поняла теперь, что смерть приносит с собой прощение даже закоренелым преступникам, что уж говорить об обычных людях с их ошибками?
Сильвио сочувственно посмотрел на нее:
– Мне дела нет до того, что там случилось между вами когда-то, я просто имел в виду, что он умер слишком молодым.
– Он не мучился, смерть ему досталась легкая. – Выговорив это, Габриэла внезапно задумалась: как быстро человек ко всему привыкает. Еще недавно смерть Пита казалась страшной трагедией, а сегодня они говорят о ней так буднично.
– Легкая смерть – это вовсе не утешение, даже если он сам погубил себя непомерными амбициями. Он два года подряд выигрывал выборы и был окружным прокурором. И в работе был словно одержимый – преследовал преступников на южном побережье, даже каких-то сопливых юнцов, словно они были его личными врагами! Как будто он Бэтмен или что-то вроде того. И все потому, что они не могли ему сунуть в лапу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84