— Нет, — возразила она. — Мне нравится этот снег!
— Ты заболеешь, — проговорил я, ускоряя шаг. — И это на праздники-то! — продолжал возмущаться я. — Ничего себе подарочек к Рождеству!
— Сваруп приготовит мне бальзам, — улыбнулась Мира. — У него волшебные руки, — сказала она, послушно ступая следом за мною по расчищенной от снега дорожке. Сварупом звали индийца, старого слугу, которого Мира привезла с собою ко мне из Калькутты.
Я бросил взгляд в сторону английского парка, примыкающего к особняку. Он радовал глаз отсутствием какой бы то ни было симметрии. Деревья, посаженные свободными группами, стояли, словно заснеженные истуканы.
— Красиво, — проследив за моим взглядом, сказала Мира.
Я кивнул.
— Как твой поход к модистке? — спросил я у нее уже в гостиной.
Мира сняла канзу, представ передо мною в европейском муаровом платье с завышенной на французский манер талией. Она острожно стряхнула снежинки с роскошных волос.
— Удачно, — заулыбалась девушка.
— Очень кстати, — заметил я, думая о своем.
— Почему? — удивилась индианка.
— Завтра утром мы все уезжаем в имение к одному очень знатному господину, — ответил я. — И проведем у него все праздники…
— Вот как? — Мира всплеснула руками. — А Кинрю уже знает об этом?
— Нет, — я покачал головой, снимая цилиндр. — Но узнает вот-вот!
— Что за господин? — осведомилась Мира.
— Князь Николай Николаевич Титов, — ответил я. — Очень влиятельная особа при дворе.
— А… — Мира кивнула. Не трудно было догадаться, что это имя ей ни о чем не говорило. Однако она предпочла удержаться от комментариев.
Спустя около получаса в карете прибыл Кинрю с обмороженными щеками, которые горели огнем. Аннушка, горничная, в тайне в него влюбленная, кинулась растирать их снегом. Я ей приказал прекратить это безобразие и велел ему согреться рюмкой крепкой прозрачной водки, бокалом душистого чая с цикорием и укутаться в шарф из кашмирской шерсти.
Мира только руками всплеснула, едва завидев его обмороженную физиономию. Она российские морозы переносила как-то полегче, да и вообще, жизнь в Пальмире Финской — я имею в виду любимый наш Петербург — давалась ей с гораздо меньшим трудом, чем бесстрашному Золотому дракону с глазами египетского сфинкса.
Кинрю велел Аннушке отнести в свою комнату свертки с подарками.
— И что, — поинтересовался я, — так и не покажешь до праздника?
— Не-а… — покачал Кинрю головою, укутанной в теплый кашмирский шарф. Это вышло так уморительно, что Мира расхохоталась переливистым звонким смехом.
Как только он отогрелся и немного пришел в себя, я объявил ему, что утром мы уезжаем.
— Подозрительно это как-то, — проговорил Кинрю. — Не иначе во всем этом замешан Иван Сергеевич, — мой Золотой дракон, как всегда, подразумевал Кутузова и, надо сказать, не без причины.
— Мы едем в имение князя Титова отмечать Рождество Христово, — твердо ответил я. По крайней мере, мне самому об этом более ничего известно не было, а отказать такому влиятельному человеку, как протеже самого господина Румянцева, в таком сущем пустяке, как вождение хоровода кругом Weihnachtsbaum, то есть рождественского дерева, я не имел, впрочем, никакой возможности! О чем я тут же и записал в своем дневнике с бархатной обложкой, который надоумилось мне вести по совету Иоанна Масона, с целью исповедания.
— И все равно, — настаивал японец, — сдается мне, что здесь не обошлось без нашего благодетеля! — он усмехнулся.
Я пропустил его иронию мимо ушей, в конце концов, именно участие Ивана Сергеевича Кутузова и позволяло нам вести безбедное и, я бы даже сказал, блистательное существование.
После ужина я поднялся в свой кабинет, который располагался справа по коридору окнами в сад. Он представлял из себя небольшую комнату, выстроенную в готическом стиле, со сводчатым потолком и единственным витражным стеклом. Под стрельчатыми сводами этой кельи мерцал единственный миниатюрный фонарик, блики от которого ложились на стены, обитые нежно-розовым шелком.
Эту ночь я провел именно здесь, в ожидании визита моего мастера, который обычно входил через тайную дверь, скрытую с глаз темно-коричневым гобеленом. Однако Иван Сергеевич моих ожиданий не оправдал, и мне оставалось только гадать, что же нас ждет в имении Николая Николаевича Титова…
К вечеру следующего дня мы прибыли по месту своего назначния. Наши цуги, — упряжки, в которой лошади шли парами одна за другой, — остановились прямо у парадного входа в усадьбу. Освещенный подъезд предваряли темные ели, дремавшие в кружеве иния, застывшего на тяжелых ветвях прозрачными каплями серебра.
— Как красиво! — восхищенно проговорила впечатлительная индианка. От непогоды ее защищала длинная темно-лиловая тальма с пелериной и бобровая черная шапочка. На пальце поблескивал перстень с рубином — рождественский подарок Кинрю.
Японец не удержался и одарил нас всех накануне поездки. Лично мне он преподнес изящную часовую цепочку. Я же, в свою очередь, торжественно вручил ему исключительно модный галстук. Кинрю европейскую одежду не особенно уважал, но сделал вид, что доволен, соответственно случаю.
Мира получила от меня в подарок браслет из яшмы, который тут же спрятыла в свой ларец с драгоценностями.
Не успели мы выбраться из кареты, как здесь же остановился еще один дорожный дормез.
— Гости съезжаются, — глубокомысленно заметил Кинрю, вдыхая подвижными ноздрями аромат заснеженной хвои. — Русская зима! — проговорил он, потягиваясь.
Я внимательнейшим образом рассмотрел карету со вновь прибывшими и заключил, что она из себя ничего особенного не представляла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10