Мне приходилось только дивиться, что его увлекает такая литература. Впрочем, Кинрю нередко ставил меня в тупик. Он занимал высокое положение при своем императоре. Однажды только благодаря ему я избежал японской тюрьмы, выполняя одно из поручений своего Ордена. Тем самым Кинрю поставил собственную жизнь под угрозу, и ему пришлось переехать в Россию вместе со мной.
На самом деле моего друга звали Юкио Хацуми, но он почему-то называл себя «Кинрю» — золотым драконом. Всем своим знакомым я представлял его как слугу, во избежание никому ненужных пересудов.
Кинрю подозрительно посмотрел на меня своими раскосыми глазами, но ни о чем не спросил, справедливо полагая, что, если понадобится, я и сам ему все расскажу, как это случалось уже не раз.
— Идите спать, — обратился я к ним и сам последовал собственному совету, отправившись к себе в спальню, которая располагалась на втором этаже моего особняка и выходила огромными окнами во двор.
Размышления не давали мне уснуть, так как встреча с Кутузовым подействовала возбуждающе на мою нервную систему. А в связи с тем, что я и без того страдал бессонницей, ночь мне предстояло провести в наблюдениях за звездами или перечитыванием Бема. В конце-концов я все-таки уснул, пристроившись на канапе под теплым клетчатым пледом из шерсти и уткнувшись затылком в приподнятое изголовье.
Утром меня разбудила красавица Мира, рискнув постучаться в незапертую дверь.
— Войдите, — позволил я, отбросив в сторону свое слегка помявшееся чтиво, и рассудив легкомысленно, что Бем, очевидно, меня простит.
Мира, смущаясь, переступила порог моей обители. В руках она держала поднос с кофейником и фруктовыми бисквитами. Ее стройное смуглое тело скрывал бирюзовай кружевной пеньюар, расшитый настоящими жемчужинами.
Она бросила на меня влюбленный взгляд и мечтательно прошептала:
— Какие у тебя глаза! Синие-синие, как море!
Я не нашелся, что ответить. Девушка впервые обратилась ко мне на «ты». Мира поставила поднос на маленький столик у дивана, который в эту ночь послужил мне постелью, и с достоинством удалилась из моей комнаты.
Позавтракав, я переоделся, облачившись в столь нелюбимый мною штатский темно-синий фрак — мундир я не носил, в в связи с тем, что три года, как вышел в отставку, по случаю ранения, едва не стоившего мне жизни в трехдневном сражении при Лейпциге, — и отправился с визитом в семейство Картышевых, испытывая глухую душевную боль. Всегда неприятно бередить раны скорбящего от невосполнимой утраты человека. А здесь я должен был встретиться с осиротевшими родителями, и от этого мне становилось особенно тоскливо. Я утешал себя тем, что преследую благую цель.
Графский особняк распологался на улице Офицерской, почти в двух шагах от Литовского рынка. Улица кипела жизнью, экипажи сновали туда-сюда по каменной мостовой, по своим делам спешили пешеходы.
Дом Картышевых представлял из себя трехэтажный каменный особняк, балкон которого поддерживали колонны, опиравшиеся на аркаду первого этажа.
Я вошел в него с парадного входа, и лакей поторопился доложить обо мне хозяевам, после чего проводил в паркетную гостиную, отделанную под мрамор. Навстречу мне вышла дородная женщина с заплаканным лицом, одетая в черное шелковое платье с плерезами. По этим траурным нашивкам я догадался, что вижу перед собой мать задушенной девушки, Анну Васильевну. Она была вся в расстроенных чувствах и говорила дрожащим голосом, так как еще не оправилась от горя. Я объяснил ей цель моего визита намерением выразить соболезнования ближайшим родственникам своего друга.
— Как это мило с вашей стороны, — печально произнесла Анна Васильевна, утирая слезы носовым платком с вензелями. — Алексей Валерианович в отъезде, все в имении хлопочет. Как уехал после похорон, так и не появлялся больше, — женщина всхлипнула и попросила воды у одной из девушек. — Говорит, в хозяйстве глаз да глаз нужен, — скзала она, отпивая глоток из стакана. — А сам так страдает, так страдает, не может просто здесь находиться. Я сама, как о Танюшке подумаю… — голос графини прервался, и она залилась слезами.
Вокруг барыни засуетились девушки, кто с водой, кто с нюхательными солями. Мне оставлось дожидаться, когда Анна Васильевно придет в себя и сможет продолжить разговор. Я прекрасно понимал, что оставься здесь в данный момент скорее всего неуместно, но другой возможности встретиться с матерью покойной могло больше и не представиться, так как я никогда не был вхож в эту семью, и поэтому продолжал стеснять графиню своим присутствием, развлекая себя изучением настенных росписей и потолочной лепнины.
Наконец Анна Васильевна пришла в себя и, слегка удивленная тем, что я все еще продолжаю быть ее гостем, спросила меня из вежливости, чем может быть мне полезной.
Я ответил, что хотел бы ее немного отвлечь от грустных мыслей, отвечая настоятельной просьбе Андрея Валериановича, пребывающего в Москве и не имеющего возможности лично засвидетельствовать ей свое почтение и утешить в такую трагическую минуту.
— Если бы что-то могло меня утешить, — грустно произнесла графиня и махнула рукой, отпуская девушек.
— Вожможно, вы хотели бы поговорить о Татьяне Алексеевне, излить свою душу, рассказать, с кем она была близка, что ее занимало?
— Молодой человек, вы так любезны, — она вздохнула. — Говоря entre nous, я совсем не понимала свою дочь. В последнее время она стала такой скрытной. Я никогда не умела угадать, что у нее на уме. К примеру, Таня сблизилась со своей бывшей гувернаткой Харитой Никифоровной и нередко захаживала к Бибиковым, где та теперь состоит в услужении, -Анна Васильевна снова утерла платком глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10