А еще пани Заславская записала на свою фамилию машину…
Но они просчитались, не приняли во внимание тот факт, что дочь профессора Заславского уже выросла из пеленок.
Карты, доллары, сарай в Вилянове… хватит ли этого, чтобы навсегда отвадить от нашего дома Банащака?
Требовалось быстро решить, что же делать дальше. Если бандиты догадаются, кто портит им игру, они ни перед чем не остановятся, чтобы меня обезвредить, или отомстят моей матери!
Первым делом надо подстраховаться. Я быстро записала все, что мне было известно. Халину Клим искренне жаль, но туг уж выбирать не приходится, как ни посмотри, она тоже член банды. К тому же у меня просто не было выбора. Письмо я адресовала прокурору. Вместе с картами и деньгами вложила его в большой крепкий конверт, заклеила, а для надежности запечатала сургучом.
С той минуты я не ведала покоя ни днем, ни ночью. На ночь клала пакет под подушку, днем ни на секунду не расставалась с ним. Я ненавидела этот конверт, как каторжник ненавидит кандалы.
В кабинете же я разбила окно, инсценировав ограбление.
Но вскоре стало ясно, что мои усилия пошли прахом. Более того, оказались верхом глупости. Мама, перепуганная до смерти, набросилась на Омеровича и устроила ему жуткий скандал. Во всем этом был только один плюс, но какой! Я убедилась, что мама понятия не имела о тайнике в библиотеке. Она не участвовала в грязных делишках! Но если бы я не развалила полку, наш квартирант не сразу открыл бы пропажу, а теперь…
Теперь начнется, теперь точно доберутся до меня! При одной мысли об этом кровь в жилах застывала и хотелось удрать куда глаза глядят. Но выйти из игры я уже не могла. Следовало что-то придумать, и поскорее, нельзя же целыми днями мотаться с сумкой, начиненной деньжищами и компроматом… Да стоит кому-нибудь вырвать у меня сумку, и тут же останусь с носом, все мои козыри, добытые с таким трудом, исчезнут… Думать, что при этом могут заодно проломить и мою легкомысленную голову, не хотелось.
Боже, если бы можно было рассказать обо всем Конраду! Но я так закалилась за эти месяцы, что решила: сама заварила эту кашу, сама и буду расхлебывать. Нельзя угощать Конрада таким варевом. Но каши на мой скромный аппетит оказалось слишком много.
На помощь пришел Павел.
Когда-то Павел учился в нашей школе. Учился, прямо скажем, не ахти как, но вовсе не по причине тупости. Дома у него творилась настоящая жуть.
У Павла был только отец, мать умерла, когда он был совсем маленький, он ее даже не помнил. Папаша сыном совершенно не интересовался, причем настолько, что парень собирал бутылки и макулатуру, чтобы выжить. Он хватался за любую работу, чтобы купить штаны и тетрадки, да попросту поесть.
Павел был дьявольски самолюбивым, в школе никому в голову не приходило, что тарелку супа в последний раз он видел три дня назад. Он обожал своего отца, и никто ни разу не слышал дурного слова о его родителе, наоборот! Павел вечно дурил нам головы, какой замечательный человек его папочка, какое у него героическое прошлое. Это предназначалось не только для ушей приятелей. Павел отчаянно тосковал по близкому человеку, причем действительно родному, а не какой-то там сволочи. Вечная потребность верить в авторитеты.
А этот его единственный близкий человек, которого Павел обожал слепой щенячьей любовью, относился к парню как к обузе. Не раз и не два папаня вообще не впускал Павла в квартиру, когда приводил какую-нибудь девку. Тогда Павел говорил, что отец работает, а квартира у них тесная; он не хочет мешать папе работать и потому идет ночевать к друзьям.
Павел был самолюбив, скрытен и к тому же очень силен, невзирая на все лишения. Поэтому если кто-то сомневался в светлом образе родителя Павла, тотчас получал по шее.
Павел был на класс старше меня, дружил с Михалом Винярским и часто приходил к нам.
Мы старались тактично помогать ему, хотя это было нелегко – Павел легко обижался. Я могла посвятить отца в эту тайну, Михал со своими родителями не мог так поступить, потому что, начни старая Винярская опекать «бедненького» приятеля сына, наизнанку вывернуло бы всех, а прежде всего Павла.
Скандал разразился, когда Павел с двумя такими же беспризорниками ограбил бакалейный киоск. Ему было четырнадцать.
Педагогический коллектив, вырванный из благостного неведения, забулькал от священного негодования. Все восприняли это как личное оскорбление, потому что, пан прокурор, школа с традициями, еще довоенная, тогда в ней учились вежливые чистенькие деточки, никаких разнузданных юнцов. Они, то бишь педагогический коллектив, специалисты по детоводству и вколачиванию в мозги высоких истин – и вдруг такой удар по репутации!
Надо признать, что у нашего директора слева под пиджаком что-то там есть и в голове все по полочкам разложено правильно. Он не поверил, что Павел родился на свет законченным негодяем.
К директору присоединились мой отец и старик Михала. От Винярской все скрыли, потому что она бы померла от ужаса.
В конце концов Павлу вынесли приговор условно и отдали под надзор куратора. Тогда директор завоевал всеобщую симпатию, потому что сам стал куратором Павла и поселил его в интернате для трудных подростков у добрейшего деда Лисецкого. К тому же не избавился от позора школы, как требовали некоторые наши наставники, а оставил у нас, в том же классе.
Год назад Павел получил аттестат и теперь учился на первом курсе политехнического института, стипендии не хватало, периодически подрабатывал, как и раньше. Вырос из него великанище незаурядной силы, он занимался со штангой и с превеликим наслаждением «ботал по фене».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78