– Несерьезно я выгляжу, правда? – улыбнулся он, заметив мое удивление. – И ничего с этим поделать не могу!
Но выглядеть на свой возраст он явно не стремился. Потрепанные джинсы, спортивная куртка поверх цветастой клетчатой рубашки – он был очень хорош собой и казался лет на пять-шесть старше Доротки.
Молодой художник! Может быть, в этой профессии тридцать пять еще молодость или считается не возраст, а творческая зрелость?
Или ему на самом деле двадцать с небольшим, а паспорт чужой. Фальшивка, куда вклеили его фотографию.
Прежде чем вернуть паспорт, я внимательно изучила документ. На первый взгляд все в полном порядке.
Омерович въехал в дом за несколько дней до моих именин. Несмотря на ужасное настроение, избежать нашествия гостей и банкета было невозможно. Люди, знакомые с нами много лет, знали, что в этот день наш дом открыт, а они – желанные гости.
Да и кто удержал бы Анелю от торжественных приготовлений! Она сговорилась с домработницей Винярских. Если кто-нибудь из нас устраивал семейные торжества, женщины помогали друг другу по-соседски.
Анеля командовала парадом и запрягла в работу даже Дороту, как та ни отлынивала. Адама, естественно, отправили за ветчиной: по мнению Анели, продавщицы жалеют мужчин и стараются отрезать им кусочек получше.
Я пригласила на ужин и Омеровича. Не говоря уже обо всем остальном, неловко было бы оставить его сидеть в одиночестве на втором этаже. Приглашение он принял с нескрываемой радостью, а утром в день именин принес охапку бледно-золотистых роз на невообразимо длинных стеблях. Скрупулезная Анеля, расставляя их в вазах, насчитала тридцать три штуки.
Вечером Омерович произвел фурор. Он вел себя безукоризненно, пил очень умеренно. Живой, остроумный, но не развязный, он особенно понравился дамам.
Художник появился в романтически-небрежном костюме из темно-фиолетового велюра. Пиджак больше напоминал венгерку, воротничок светло-лиловой рубашки подвязан бархатным галстуком-бабочкой.
Такие вечерние костюмы я видела до сих пор только в каталогах «Boг» и считала их экстравагантными и богемными. На Омеровиче этот костюм не резал глаз: он умел носить вещи и принадлежал к людям, которые в любой одежде хороши.
Казимеж Омерович обладал незаурядным обаянием и отлично умел им пользоваться. На женщин он действовал, как бокал шампанского.
Я беспокоилась за Дороту и бросила взгляд в ее сторону. Господи, во что она вырядилась! Наша дочь нацепила свое самое короткое платье, к тому же вырезала в нем декольте до пупа. Под платьем ничего не было, даже лифчика, – сквозь тонкий шелк вызывающе торчали соски.
Омерович подошел к ней, начал что-то говорить, расточая обезоруживающие улыбки и не отрывая от Дороты огромных карих глаз в обрамлении неприлично длинных для мужчины ресниц.
«Этот плейбой вскружит ей голову!» – в ужасе подумала я и только сейчас почувствовала всю тяжесть свалившегося на меня прошлого. Это из-за меня столь подозрительный тип оказался здесь. Я сама отдала наш дом на поругание, наивно полагая, что смогу схватить мерзавцев за горло.
Отозвать Дороту в сторону было бы неловко, поэтому я просто прошла мимо, почти коснувшись своей дочери, чтобы она чувствовала, что я настороже.
– …вы смотритесь как маленький лорд Фонтлерой. – Надо было слышать этот тон! У меня отлегло от сердца, потому что в голосе юной ехидны звучала сокрушительная ирония. – Впрочем, наверное, вы понятия не имеете, кто это такой! – выпендривалась Доротка. Господи, какой же она все-таки еще ребенок.
Омерович не ответил. Может, и впрямь не знал, кто такой лорд Фонтлерой, или же просто красовался перед соплячкой.
Я пошла в кухню и попросила Анелю, чтобы она позвала Дороту.
– Во что ты себя превратила?! – напустилась я на нее.
Дочка уставилась на меня невинными глазами.
– А что тебе не нравится?
– Сейчас же поднимешься к себе и переоденешься или по крайней мере наденешь лифчик. Ты выглядишь, как…
– …шансонетка какая-то! – подсказала Анеля.
– Непристойно, – подыскала я подходящее слово.
– Только для тех, у кого непристойные мысли! – огрызнулась Дорота и глянула на меня исподлобья.
Я почувствовала, что не справлюсь с ней: у нашей дочери случались приступы ослиного упрямства. Разве что она совсем обидится и уйдет к себе, а сегодня мне особенно не хотелось ссориться с Доротой. Не зная, что предпринять, я беспомощно опустила руки.
В эту минуту вошел Адам.
– Милые дамы, почему вы исчезли, к тому же вдвоем? – Он выпил несколько рюмок вина и был в отличном настроении.
– Мама считает, что у меня нецензурное платье, – опередила меня Дорота. – А на самом деле она боится, как бы эта краса баров не вскружил мне голову и…
– Какая еще краса баров? – не понял Адам.
– Омерович…
– Ты так хорошо знаешь бары, моя панночка? – поддразнил ее Адам.
– Только безалкогольные! – Дорота сделала отцу глазки. – А знаешь, старик, он не имеет о литературе ни малейшего понятия!
– Платье, говоришь? – Адам не дал себя отвлечь и отстранил Дороту, чтобы присмотреться. – Гм! Весьма экономное платьице, весьма… Из него можно было бы выкроить разве что два носовых платка, но оно закрывает больше, чем купальный костюм, и выставляет напоказ весьма недурственные кусочки нашей дочурки. Сойдет!
– Видишь! – Дорота победно тряхнула локонами. Она сделала новую прическу: длинные локоны спадали вдоль щек, а на макушке возвышался вавилон из крупных завитков. Дорота выглядела взрослее, чем всегда.
Я капитулировала.
Омерович все-таки имеет какое-то отношение к искусству. После ужина в библиотеке устроили танцы, а бриджисты, обставившись бутылками, засели в кабинете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78