Ты меня в туалет отпускал?
— Ну…
— Я в туалете один оставался?
— А чаво ж, тебе ишшо что-то подержать надо?
— Вот видишь, — заключил Александр Ильич, а потом полез в карман и извлек оттуда микроскопических размеров мобильный телефон, который в темноте можно было принять за плоский спичечный коробок западноевропейского образца: — А вот это видишь? У меня тут в памяти есть номерок начальника Управления ФСБ по Саратовской области, достаточно только нажать на одну кнопочку, чтобы пошло автоматическое соединение. Дальнейшее, думаю, пояснять не надо? К тому же, дорогие мои, если бы я хотел вас сдать, я мог бы и не делать этого сегодня. У меня слишком много возможностей организовать вам прописку в камере, чтобы устраивать квартирную возню с вызовом группы захвата на дом. В конце концов, нам еще вместе добираться до Москвы, а потом регистрироваться на рейс Москва — Париж.
Иван изумленно засопел и выговорил:
— Ты что, полетишь с нами в Париж?
— Нет, разумеется. Я просто хотел сказать, что вас легко снять с этого рейса при регистрации. Так что, дорогие мои, — Александр Ильич сделал многозначительную паузу, — если вы хотите раз и навсегда уверить в том, что я вас не сдам, то следует принять к исполнению то, что уже попытался сделать мой любезный сын Ванюша.
И он холодно глянул на Астахова-младшего.
— Который из двух? — отпарировал тот. — У тебя, папа, слишком роскошный выбор сынов Иванов, чтобы говорить так неопределенно.
— Ладно, — перебила его Настя, — хватит собачиться, сделаем проще: я сама поеду с Александром Ильичом и Осокиным, тем более что они, по всей видимости, потом вернутся в Мокроусовск, куда мне надо завтра к утру. За паспортами. А ты, Осип, не крои такой подозрительной физиономии, потому как с такой миной ты автоматически будешь задержан в аэропорту как потенциальный преступник и носитель антропологических стигматов по Ломброзо.
— Чаво? — хрюкнул Осип. — Стиг… мать… м-мать твою! Ты че, Настька?
— Браво, Анастасия, — одобрительно проговорил Александр Ильич, — решительно вы самый умный человек из всей этой пестрой компании. Только откуда вы знаете о теории Ломброзо?
— А моя мама была экспертом-криминалистом, — беспечно откликнулась Настя. — Она развелась с моим папашей после того, как установила его биологическую предрасположенность к совершению преступлений, а потом поймала на том, что по ночам стреляет из «воздушки» по котам, а еще ворует мясо из щей. Как Васисуалий Лоханкин.
Осип настороженно крутил головой. О Васисуалии Лоханкине он ничего не слыхал, но самое это имя ассоциировалось у него с одним киевским следователем с короткой фамилией Лох, который в семьдесят первом распорядился устроить Осипу «пресс-хату»…
* * *
Утро последнего дня Вани Астахова и Осипа на российской земле выдалось на редкость свежим, ясным и погожим. Весь июнь лето недобросовестно относилось к своим прямым обязанностям, но в первый день июля взялось за ум, словно давая пассажирам в аэропорту Шереметьево понять, от чего они отказываются, разлетаясь по всем уголкам земного шара.
На дымный пылающий лик солнца, которое с восьми утра немилосердно жарило, набегали легкие облачка и тучки, наводя приятную прохладу и возрождая уж было испекшееся, как мясо на угольях, желание существовать на этой не в меру разогревшейся земле. Дул легкий ветерок и обрывал с веток деревьев капли еще не умершего ночного дождя. Следы его, этого скоротечного ночного гостя, почтившего землю своим вниманием ближе к утру, еще виднелись на взлетных полосах, но таяли почти на глазах.
— И чаво?
Эта фраза была сказана плотным мужчиной в очках и в длинном плаще, который был надет явно не по сезону. Мужчина сидел на огромном коричневом чемодане, пыжился, смахивал с краснокирпичного лба капельки пота, но упорно держался и плаща не снимал.
Его спутница, миловидная рыжеволосая девушка с насмешливыми зеленовато-голубыми глазами и очень светлой кожей, в отличие от мужчины, была одета куда как скудно, чем и привлекала внимание двух довольно неряшливого вида господ, переговаривавшихся между собой на каком-то размазанном, как масло по сковородке, тарабарском наречии, в котором ни один звук не выговаривался по-человечески.
Именно такое мнение о средстве их общения высказал мужчина в плаще, то есть Осип, но рыжеволосая девушка Настя Дьякова только скептически передернула точеными плечиками и заметила, что это тарабарское наречие без единого по-человечески произносимого звука новоиспеченному Иосифу Михаловичу Новоженову придется слышать довольно часто, потому как это «наречие» — ни что иное, как чистый парижский диалект французского языка.
Астахов-младший, Осип и Настя приехали в Москву из Саратова, благо прямого авиационного сообщения Саратов — Париж пока что не наличествовало. Добрались они, к собственному приятному удивлению, без эксцессов, если не считать того, что Ваня Астахов по пути объелся раков и на полдня уподобился употребленной пище, валяясь с красной, словно бы вываренной рожей, вытаращенными глазами и скорчившись, как пациент лечебницы для страдающих церебральным параличом.
Вот и сейчас Ваня нарывался на неприятности: где-то ошивался, в то время как…
— Заканчивается регистрация на рейс такой-то, Москва — Париж. Заканчивается регистрация…
Осип повернулся к Насте и проговорил:
— Заканчивается? И чаво? А где Ванька шляисси?
— Ванька? Ты хотел сказать — Жанна? — усмехнулась Настя и демонстративно повернулась спиной к продолжающим обсуждать достоинства ее фигуры двум французам.
— Да какой хер разница?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16