Ему там, помнится, в гроб и мобильников насовали, и цепур голдовых, весь новорусский прикид, в общем.
— Уволили… — проворчал Осип. — Ничаво себе — уволили! Дом сожгли вместе со мной! Хорошо еще, что я в подпол улез и огонь огуречным рассолом заливал-от.
— Рассолом? — вдруг спросил со своего места оцепенело-каменный Осокин.
— А ты вообще молчи, статуя командора! — с неожиданно прорвавшейся злобой рявкнул на него Иван Саныч и повернулся к Осипу:
— А ты, стало быть, на кладбище работал? Тогда тебе в самый раз в Сен-Дени жить.
— Это еще почему? — проворчал Моржов.
— Потому что в соборе Сен-Дени похоронены все французские короли, — ответил Астахов-младший. — Будешь вдоль могилок прохаживаться, пыль веничком с плит сдувать. Плохо, что ли?
— Хватит ерничать! — перебил его отец. — Уже доерничался, непонятно, как жив остался до сих пор. Ты что, не понимаешь, что ты в федеральном розыске, нет? И этот Дьяков догадывается, для каких фруктов делает загранпаспорта, не понимаешь? Серьезнее надо быть. А я дело говорю. Вам нужно ехать в Париж. Этот твой дядя — человек со связями, богатый, ушлый, хотя и скряга, каких в России вообще нет, по-моему. У него в Париже полно знакомств, так что, может быть, к делу он тебя, Ванька, приставит. И Осипа тоже. Не пыль с королевских могил, конечно, сдувать, но все равно, мало ли дел для серьезных, — на слове «серьезных» он сделал особый интонационный нажим, — людей?
— А вот я скажу, — произнесла Настя. — Паспорта я завтра получу, так что ехать надо. Понятно? А ты, Ванька, не дури. Если у тебя есть родственники не где-нибудь, а в Париже, то нужно этим пользоваться. Александр Ильич, — обратилась она к Астахову так запросто, как будто знает его уже давно и как будто не пожаловал этот самый Александр Ильич в сопровождении киллера к ним в гости с намерениями, которые трудно назвать миролюбивыми, — Александр Ильич, а у этого дяди… как его зовут?…
— Степан Семенович.
— …а у этого Степан Семеныча есть сын?
— Да он и сам еще ничего, — иронично отозвался Астахов-старший, остро сверкнув холодными светло-серыми глазами и поведя подбородком. — А сын у него есть. Зовут Николя, по-нашему — Николай.
— И симпатичный? — в тон Астахову насмешливо осведомилась Настя.
— Да ничего. Ростом под два метра, и вообще атлетичный парень. Он даже в ночном клубе стриптизером работал, до тех пор, пока не стал совладельцем этого самого клуба.
— Да ну? — восхитилась Настя. — Владелец парижского ночного клуба…
— …это звучит гордо! — желчно договорил Иван Саныч, которому, по всей видимости, не нравились расспросы Насти. Отец смерил его пристальным взглядом и бросил:
— Да ты что, Иван, ревновать, что ли, вздумал? Брось. Николя, конечно, парень ничего, не такой задохлик, как ты (Иван яростно выдохнул и конвульсивно сжал кулаки, машинально подавшись в сторону папаши-оскорбителя), да вот только есть один маленький нюанс: женщинами он не очень интересуется.
— А, черт! — разочарованно выдохнула Настя.
— По крайней мере, мне так показалось, — подвел черту Александр Ильич. — Но это ничего…
— Ну?
— У Степана Семеновича есть еще один отпрыск, который женщинами интересуется, — сообщил Астахов-старший.
— Ага!
— Это его дочь Элиза, — закончил Сам.
Настя и Иван Саныч недоуменно взглянули друг на друга и внезапно разразились нервным хохотом. Осип пробурчал что-то вроде «чаво?», и только Осокин, откинувшись спиной к стене, смотрел прямо перед собой мутными глазами, помешивая ложечкой в почти пустой кофейной чашке.
— Ну, повеселитесь, — милостиво разрешил Александр Ильич. — Посмотрю я, как вы на таможне веселиться будете. Особенно на Ваньку в бабских шмотках посмотрю.
…Как выяснилось чуть позже, Александр Ильич Астахов оказался прав: посмотреть было на что.
А сейчас он поднялся с табурета и, приложив руку к голове, поморщился и уже не без тревоги окинул взглядом Осокина, а потом пододвинул к себе телефон и набрал какой-то номер, позже оказавшийся травматологическим отделением в платной саратовской клинике.
— Але, Ефим Борисыч? — наконец произнес он. — Это Астахов говорит. Да, тот самый. Можешь прямо сейчас посмотреть парня? Что? А, ну да. Я так подозреваю, что черепно-мозговая. Привезем. Ага. Ну все.
Он положил трубку и, искоса глянув на Ивана Саныча, проговорил:
— Ну все, драгоценный сын, ехать мне пора. Чердак будем твоему братцу смотреть. У него, кажется, что-то там с кукушкой.
— Э, погоди, — подал голос Осип, — чаво это ты заторкался: ехать, ехать? Ты куда ни ехай, Ильич, а усе равно нам боком выходит. Сейчас говорил с Ефим Борисычем, дохтором, а раз — и он окажисси Ментом Иванычем. И загребут нас, родимых, под белы ручечки. Не-е-ет, не пойдет. Давай-ка ты лучше у нас расквартируисси. А энтот твой раненый лучше пусть водки-от выпьет. Сразу кукушка образумицца.
— Это он правильно говорит, — сказал Иван Саныч, с подозрением глядя на отца и с неприязнью — на одеревеневшего Осокина. — Это он…
— …правильно говорит, — раздраженно перебил его Астахов-старший. — Это я уже слышал. Значит, не хотите меня выпускать, боитесь, что я прямым текстом, как говорится, вас сдам? Да глупо это. Я считал вас умнее. Мне невыгодно вас сдавать. Это же жуткий скандал и для меня в том числе. Я же не могу пробавляться паллиативными мероприятиями, проще говоря, идти на полумеры: мне или вас сразу в гроб, или надежно упаковать за границу, чтобы вы и сами жили, и мне не мешали. Неужели непонятно?
— Щас-то ты добрый… — угрюмо проворчал Осип.
— Добрый? Кой черррт — добрый!! Да если бы ты только знал, Осип, я мог бы уже сто раз вас запалить, если бы только захотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16