— Кто же у тебя теперь будет работать?
— А вот сам я буду работать, — упрямо сказал месье Стефан. — Да. Сам. И эту жирную дуру Элизу, твою сестру никудышную, заставлю. А то что у нее за работа… никакой корысти. Продавщица в забегаловке! — брезгливо фыркнул он, запуская в свои волосы не слишком-то чистую пятерню.
Месье Стефан стыдливо умолчал о том факте, что Элизе два раза предлагали перспективную работу, но для поступления на нее нужно было окончить короткие курсы и пройти платное тестирование. Щедрый папа счел, что полторы тысячи франков — это непосильная сумма для такого пожилого и одинокого холостяка, к каковым он себя жалостливо причислял.
— Она же хотела работать в России, — сказал Николя, переходя на довольно приличный, с легким акцентом, русский язык, — ты же сам говорил, что этот наш родственник из Петербурга предлагал ей работать у него в фирме. Как его — Астакхофф, что ли?
— Все они там, в России, — бандиты, — уклончиво ответил месье Стефан на родном же языке. — Нечего…
Если бы он читал булгаковское «Собачье сердце», то, бесспорно, подумал бы про себя, что именно таким тоном, каким только что были сказаны им слова про панбандитизм в России, Полиграф Полиграфович Шариков говорил профессору Преображенскому: «Ну нешто я не понимаю? Коты — другое дело… а слон — животная полезная…»
— Я не об этом хотел, вообще-то, — продолжал Николя на русском, — ты вот что, папа… у меня вышла такая заминка…
— Какая заминка? — насторожился месье Стефан, выпятив подбородок и сделавшись похож на Пьера Ришара, как если бы знаменитому французскому актеру вздумалось сыграть роль жадного Гарпагона по «Скупому» Мольера.
— То есть… скорее… затруднение.
— Какое затруднение?
Николя поскреб в затылке, вероятно, подобным мануальным способом намереваясь расшевелить извилины головного мозга, и выговорил:
— Одним словом, я попал в труднейшую ситуацию. На меня наехали.
— Qu`est que se — «наехали»? — медленно выговорил месье Стефан. — Ты что, попал в аварию? — Он оглядел сына немигающим железобетонным взглядом и проговорил, соорудив в голосе нечто вроде заботы: — Вроде не помят.
— Ты не понял. Я владею дансинг-клубом. Недавно там была драка… по недосмотру охраны… и убили парня. А этот парень — латинос из…
— То есть что? — перебил его отец. — Драка? Но причем тут я? Я же не могу воскресить этого парня.
— Да, но ты можешь воскресить меня, — сказал Николя, покосившись на своих спутников, ни слова не понимающих их диалога отца и сына, благо, повторюсь, разговор шел на русском языке. — Потому что я, можно сказать, уже наполовину труп.
Месье Стефан выдвинул нижнюю челюсть еще дальше, сгорбил свою и без того сутулую спину, и его большая голова медленно въехала в тощие плечи.
— Не понял, — наконец сказал он.
Стоящий неподалеку Жак хмыкнул.
— Мне сказали, что если я не дам отступного, то меня закопают, — сказал Николя по-французски. — Вот так. Я хотел… я хотел просить у тебя тысяч пятьдесят франков. У меня сейчас… сейчас у меня плохо с деньгами, и я… я хотел бы вот так. Я верну при первой возможности. Хочешь — с процентами.
Лицо месье Стефана приняло сардонический оттенок египетских мумий:
— Э-э… десять… тысяч?
— Пятьдесят.
— Десять тысяч — чего?
— Франков! Не итальянских лир же!
— И ты пришел с этим ко мне?
— А к кому мне идти? — выговорил Николя. — Все-таки ты мой отец, и у тебя, я знаю, есть деньги.
— Кто? Что? — Месье Стефан засуетился и начал оглядываться. — Деньги? Какие деньги? Да ты, Николя, верно, нездоров. Иди приляг.
— Скоро прилягу! — в голосе сына послышалось плохо скрываемое раздражение. — В лучшем случае — на Пер-Лашез, а в худшем зароют на помойке, как собаку! Папа, ты что, не понимаешь, что меня могут убить? Нет?
— Но деньги… — забормотал месье Стефан. — Деньги! Откуда у меня деньги? Это же подумать только — тридцать тысяч франков! Тем более — пятьдесят. И ты что, решил, что у меня есть пятьдесят тысяч франков? Нет, ты скажи!..
Николя передернул атлетическими плечами.
— Тысяч?… Да, верно, счастлив тот человек, у кого есть пятьдесят… нет, даже сорок тысяч франков? — продолжал бормотать месье Стефан, вычерчивая пальцем на капоте своей машины какие-то непонятные узоры. — А, Жак?
— Что, месье Стефан?
— Я говорю, верно, счастлив тот человек, у которого есть пятьдесят тысяч франков?
— Да, конечно.
— Хотел бы я, чтобы у меня было пятьдесят тысяч фран… нет, хотя бы… три… тридцать тысяч. А! — Месье Стефан вспомнил, что перед ним стоит угрюмо насупившийся сын, а за его спиной находятся двое подозрительного вида молодцов. — Надеюсь, ты, Николя, не подумал, что у меня есть пятьдесят тысяч франков?
— Ты, папа, заговариваешься.
— Что? (Когда создавалась необходимость, месье Стефан прикидывался тугим на ухо, хотя обладал прекрасным слухом и не менее прекрасным зрением.) Ты что-то сказал?
— Я сказал, что ты, папа, мог бы меня выручить, ссудив пятьдесят «штук».
— Это кто тебе сказал? — всполошился месье Стефан. — Тебе это кто-то сказал? Что будто у меня есть такие деньги, и вообще?… Ну так вот я что тебе скажу: ты плюнь в глаза тому человеку, который тебе это сказал.
— Как — плюнь? — не понял Николя.
Если бы месье Стефан помнил Ильфа и Петрова, он не замедлил бы процитировать Остапа Бендера, советовавшего плевать «слюной, как плевали до исторического материализма». Но он слишком давно уехал из варварской страны, где со слезами на глазах фабрикуют смешные безделушки про двенадцать стульев и двух жуликов, которые гоняются за дутым сокровищем. И потому он ответил так, как мог:
— Тот человек, который тебе это сказал — негодяй и брехло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16