Так они выбрались к самому подиуму, на котором разместились шестеро музыкантов под плакатом «Табачная фабрика». Чуть в стороне от ансамбля, прикрыв в экстазе глаза, солировал на трубе сам обалденный чувак Лева Моженов. Влажные от пота щеки-мячики блестели отраженным светом потолочного фонаря. На мгновение трубач раскрыл глаза, обвел ими зал, задержался взглядом на Руниче и вновь сомкнул веки, влекомый экстазом знаменитой мелодии из кинофильма «Серенада Солнечной долины». Но вот Лева Моженов передал эстафету пианисту и, под одобрительный свист знатоков, вернулся в ансамбль. Снял с трубы мундштук, вытряхнул влагу, надел мундштук. Дождался момента и вступил в игру, придавая мелодии особую глубину своими пронзительными синкопами.
Рядом уже собралась группа других музыкантов – судя по форме, студенты-геологи. Не дожидаясь приглашения, геологи полезли со своими инструментами на подиум. Они показывали залу часы, мол, их время. Лева Моженов по-справедливости оценил ситуацию, выбрал подходящий момент, подал знак своим музыкантам и, прихватив футляр трубы, спрыгнул в зал.
Поздоровался с Руничем и оглядел Наталью, глаза его поплыли.
– Я тоже с ними, – озорно проговорила Зоя.
– Ну и ладно, – улыбнулся Моженов и пригласил компанию в кафе угоститься крюшоном, а может быть еще чем покрепче.
В кафе было малолюдно и уютно. Динамик транслировал происходящее в зале. Моженов купил в буфете несколько бутылок крюшона и выбрал столик подальше от динамика.
– Молоток ты, Левка, молоток, – одобрил Рунич, когда компания расселась.
– Ну-дак. Ты думал, я только на похоронах лабаю? Хоть там и башляют поболе, чем на танцах. – Моженов подмигнул Наталье. – Девочки, выпьем за ноту ля! – и кругами повел горлышко откупоренной бутылки над тесно сдвинутыми четырьмя бокалами.
– А я буду за ноту до! – воскликнула Зоя.
– Почему за до, девочка? – Моженов оставил пустую бутылку.
– А почему за ля? Что вы имели в виду? – Зоя подобрала бокал. – С вами тут сидят порядочные девушки.
– О, бля! – вскричал Моженов. – Уважаю! За ноту до будем пить коньяк! – и раскрыл футляр.
Достал плоскую флягу – как она помещалась в тесном футляре, непонятно. Тем же жестом фокусника Моженов извлек из футляра несколько конфет «Тузик» и горсть арахисовых орешков.
– Профессионал! – восхитился Рунич. – Наш человек!
– Рунич! – произнес Моженов, скручивая заглушку фляги. – Я тебе, пожалуй, в ухо дам.
– За что, Левушка? – игриво округлил глаза Рунич.
– Ты пошто, смерд, обидел Евсея? – Моженов поудобней расставил рюмки. – Встретились мы на Невском, тот чуть не плачет. Обидел, мол, меня Рунич, света белого не вижу.
– Как же, как же. Его обидишь! – Рунич даже приподнялся от негодования. – Севка такое загнул с амвона на факультетском семинаре. Пусть еще мне спасибо скажет, мудак!
– Что же он такое сказал? – Моженов плеснул коньяк в первую рюмку.
Рунич вернул на стул тощий зад, обтянутый блекло-синими заморскими штанами под названием джинсы. Мало кто имел тогда такие штаны, жесткие, точно дерюги.
– На тот семинар явились из райкома комсомола, из обкома. Только пленум ЦК провели по идеологии, все на ушах стоят. И этот со своими символистами-футуристами, откуда он их повытаскивал. Бенедикта Лившица, братьев Бурлюков, Крученых и еще кого-то из антисоветчиков, – Рунич приподнял острые плечи и походил на крупную птицу. – Погоди, схватят еще Севку за его пейсы, доиграется, диссидент хренов.
– Какие же они антисоветчики, символисты-футуристы. Веселые ребята. В наше время наверняка бы лабухами стали. Бенедикт Лившиц на саксе бы лабал, а Крученых на ударных. В ансамбле «Полутораглазый стрелец».
– Какой стрелец? – спросил Рунич.
– Ты и не слышал? Так назывался автобиографический роман Бенедикта Лившица. «Полутораглазый стрелец». – Моженов усмехнулся и посмотрел на Рунича. – Ну а ты что?
– Я и выступил, постарался сгладить. Может и резковато. Хорошо еще, если все так и останется, в стенах института, не выползет кое-куда. Иначе не видеть Евсею диплома, в лучшем случае.
– А в худшем? – вопросила Наталья.
Ее безучастная поза никак не предполагала какую-то заинтересованность в разговоре и вдруг.
– А в худшем, известное дело, – вздохнул Рунич. – С истфака двоих замели.
– Так в чем же вина этого Евсея вашего? – допытывалась Наталья. – Ну помянул он футуристов. Между прочим, я посещала лекции в Русском музее по искусству. Нам рассказывали и о Бурлюке, и о Врубеле, он тоже к символистам примыкал. Что особенного? – Наталья умолкла, поймав взгляд Моженова поверх своей головы.
Наталья обернулась. За ее спиной стоял молодой человек в какой-то яркой широкополой шляпе. Тонкие усы окаймляли крупный рот, доходя до подбородка. Карие чуть раскосые глаза дерзко смотрели под красиво изогнутыми черными бровями. Длинноватый нос придавал выражению лица молодого человека смешливость и независимость.
– Евсей?! – воскликнул Моженов. – Мы только сейчас тебя вспоминали. Познакомься, Сева. Девочки Зоя и.
– Наталья, – опередила Наталья и протянула руку.
– Евсей Дубровский. Сева, – представился молодой человек, мягко взглянув в глаза Натальи и, улыбнувшись, подал руку Зое. – А вы, значит, Зоя. Очень приятно. Такими вот Зои и бывают.
– Какими такими? – засмеялась Зоя.
– Такими милыми и домашними, – ответил Евсей. – Мы наверняка с вами подружимся.
– А со мной? – кокетливо спросила Наталья.
– С вами? На вас я женюсь.
После вечера в клубе Дома культуры пищевиков минуло недели две. И сегодня, в пирожковой на Невском вблизи улицы Желябова, в свой обеденный перерыв Наталья и Зоя, как обычно, обменявшись новостями, самое сокровенное придержали для душевной беседы за круглым столиком пирожковой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24