– Ты говорила. А Софочка мне пятнадцать рублей подкинула… Только хранилище тут ни при чем. После родов я такая хрумкая стала.
– Глупости, – возразила Шереметьева. – После родов наоборот. Вальяжней становятся, круглее. Я, к примеру, еще рожать буду. И Нинке посоветую… Нина, а Нин! Ты что такая торжественная?
Чемоданова молча собирала со стола остатки беглого обеда. Укладывала тарелки, загоняла стаканы в кружку, с тем чтобы ополоснуть под краном в туалете, – эту неделю она дежурила, и график соблюдался неукоснительно. Она искоса поглядывала на пол – подмести, нет? Вроде крошек не много накидали, можно и так собрать, руками…
– Нина, ты чего такая насупленная, – не отвязывалась Шереметьева. – Родила бы кого, повеселела. Видишь, мы с Шурочкой какие веселые?
– Кого? – всерьез проговорила Чемоданова. – Зайчонка?
– Почему зайчонка? Дитё.
– Зайцы вокруг меня вертятся. Поиграют и в сторону скакнут, кто куда…
– Эх, девчонки, и почему мы такие меченые! – воскликнула Портнова, влезая в свою трикотажную кофту. – Ни одного приличного мужика в архиве. То старики, то какие-то несчастненькие, хоть самих усыновляй… Ладно, отправлюсь к себе, небось заждались в отделе.
– Новости-то есть на вашем фронте? – невзначай бросила Шереметьева.
– Какие в архиве новости? Нонсенс! – улыбнулась Портнова. – Впрочем, есть… Даже две! Первая уже известна – Женька Колесников бунтует. Письмо отослал в Москву, требует повышения зарплаты. На самого Мирошука телегу катит. Утверждает, что он для архива фигура более важная, чем такой директор.
– Ну, это уже не новость, – перебила Чемоданова.
– Новость. Пришла бумага из Москвы. Комиссией грозят… Ну, а вторая посерьезней… Точильщика хлебного обнаружили.
– Ну?! – воскликнули разом Шереметьева и Чемоданова. – Где это?
– На втором этаже. В фонде Медицинского совета. Там документы крепились мучным клеем. Вот он и появился, зараза. Правда, пока немного, но появился. Софочка вне себя, рвет и мечет.
– Я думаю, – согласилась Шереметьева. – Хлоркой бы надо. Тем более если немного.
– Так Софочка и пойдет на хлорку! Она даже туалеты запрещает хлорировать, проникает, говорит, один запах выедает текст.
– Да, в этом отношении Софочка – кремень, – согласилась Шереметьева. – И вправду у вас чепе.
Чемоданова ловко наводила последние штрихи к деловому облику кабинета. Острые лопатки елозили под тонким коричневым свитерком, точно живые существа. Вот ноги у нее действительно были красивые – ровные, сильные, с высокими скульптурными лодыжками, нежно-мраморный цвет которых не изменяли прозрачные словно стеклянные, колготки. За этими колготками Нина месяц бегала к фарцовщикам… «Интересно, какое у нее белье?» – подумала Шереметьева. Да так ее разобрало любопытство, что никакого удержу Шереметьева протянула руку к подолу мелькающей рядом клетчатой юбки и чуть его приподняла. Чемоданова, казалось, и не удивилась этому движению, точно была подготовлена. Не оборачиваясь, она резким ударом ладони сбросила тяжелую белую руку и вышла из комнаты.
– Что это с ней? – смущенно улыбнулась Шереметьева. – Подумаешь…
– Говорю, ей ребенка надо. Вплотную время подошло, – ответила с порога Портнова. – У человека животные инстинкты. Только одни прячут их, ломают, а другие, как она… Время подошло. Не удивлюсь, если Нина скоро в декрет уйдет.
Шереметьева сразу после обеда собиралась выйти в читальный зал, куда временно была назначена заведующей, по совместительству. Вакансия эта держалась уже полгода, никак директор не мог подобрать кандидатуру.
И сейчас она просматривала папку «входящих», помечала неотложные запросы. Их оказалось немного, вполне можно справиться с этим и в читальном зале. Помощницы у нее там хоть и молодые – две девушки, заочницы пединститута, – но толковые, положиться можно вполне. Наплыв читателей в эти дни не очень большой, так что времени будет достаточно…
В дверях появилась Чемоданова с чистой посудой в руках.
– Только что звонил директор, – проговорила навстречу ей Шереметьева. – Сообщил, что какого-то иностранца к нам послал. Из Швеции.
– А почему не в каталог? – Чемоданова подошла к Шкафу и ногой распахнула дверцу.
– Брусницын бюллетенит.
– Из Швеции так из Швеции, – равнодушно согласилась Чемоданова. – С переводчиком?
– Не знаю. По-английски-то он наверняка гутарит.
Чемоданова неплохо изъяснялась на английском. И на немецком тоже. За что получала добавку к зарплате, в размере десяти рублей.
Дерзко звякнули стаканы. Давно надо навести порядок в шкафу. Сахарный песок рассыпался, валяются сушки, хлебные крошки. Чемоданова достала пустую коробку и принялась в нее складывать все ненужное.
– Нина. Не сердись, – по-детски проговорила Шереметьева. – Я извиняюсь. Такая вот, солдатка. Захотела поглядеть, какая у тебя рубашка… Ну, не сердись, Нина, ладно?
Чемоданова поставила коробку на полку, обернулась. Ее милое лицо сейчас напоминало мордочку хорька.
– Вот. Смотри! Французская. Креп! – воскликнула она и задрала подол юбки. – С люрексом у шеи. Показать?
Шереметьева не успела вымолвить слово, как Чемоданова стянула через голову ветхую кофтюльку. Рубашка и впрямь была хороша, сиреневого цвета, с причудливым легким узором, оттеняющим упругую молодую кожу со следами тающего отпускного загара.
– Что, нравится? – вопрошала Чемоданова. – Или, думаешь, только у тебя там всякие прелести?!
– У меня такой и нет, – растерялась Шереметьева.
– Конечно. Откуда у твоего танкиста такие возможности!
– Дареное, да, Нинка? Дареное?
– А неужели я на свою зарплату?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22