Теперь он почти не сомневался, что не переживет этой встречи, и взвешивал свои последние шансы. Пожалуй, они заключались в том, чтобы смутить, разозлить Дункана, вынудить его на что-либо опрометчивое. Он вспомнил про убитого мальчишку.
— Сколько человек вы уже убили? — поинтересовался он спокойно, будто спрашивал, который час.
Дункан задумался с гордым видом, явно оценивая список жертв.
— Есть кое-кто. А сколько народу умерло с голоду, когда вы тут лопаетесь от обжорства?
— Ни одного человека, — твердо заявил Тойер. — Конечно, я заставлял страдать некоторых людей, но ничей хлеб не ел и не ем.
— Вы уверены в этом? — Дункан повернул к нему улыбающееся лицо, очевидно, пытаясь отвлечь своего собеседника от опасных мыслей и тяжелых ошибок. — Разумеется, я не сообщу вам, где родился. Мог бы, конечно, ведь вы уже никому не сможете рассказать, только это станет предательством моего образа жизни — вам этого не понять. Но я могу вам сказать: если ты появился на свет не там и не у тех родителей, у тебя нет ни малейших шансов куда-либо пробиться, тогда как другие занимают места, которых совершенно не заслуживают. Скажем, такие ничтожества, как вы. Если у отца был узкий разрез глаз и если ты живешь в регионе, где мало людей с такими глазами, ты должен радоваться, если тебя попросту не выставляют за городские ворота, как в средневековье.
— Согласен, это тяжело, — согласился Тойер и печально пригубил холодное белое вино, казавшееся ему на краю могилы неслыханно вкусным. — Но все же остается сам человек и его способности. У вас же есть какие-то способности.
— Мне всегда легко давались иностранные языки. И знаете, почему? Потому что они были чужие. Но школа была плохая, учителя тоже. Так что, к сожалению, дорога к изучению лангобардских диалектов оказалась слишком тернистой.
— Но все же вы чему-то научились и можете произнести мой смертный приговор на чистейшем немецком.
— Вариант первый: я долго работал в Германии. — Дункан скромно улыбнулся. — Когда люди, по глупости полагая, что это принесет им большую свободу, снесли Стену, ваша мерзкая страна была некоторое время прекраснейшим местом на свете. Можно было бы сказать, что меня тогда никто не замечал, но я вообще никогда не выделяюсь из толпы.
— Неправда, — возразил Тойер. — Мне вы сразу бросились в глаза.
— Случай. Случай поначалу бывает сильней, чем воля, но все поправимо, и мы к этому идем.
Мысль Тойера работала спокойно. Казалось, что-то оберегало его от смертельного страха, который он, ясное дело, должен был испытывать. Надо бы выяснить, в чем тут дело.
Кельнер принес заказанную еду.
— Вариант второй, — продолжал Дункан, пережевывая лосося, — я немец. Вьетнамский ублюдок из бывшей ГДР. Имитировать легкий британский акцент не проблема. Вариант третий: я монгол, германист из города, о котором вы даже не слышали. Только в тюрьме, куда я попал как политический заключенный, я вошел во вкус того, что вы именуете злом. В тюрьме той страны, которой больше не существует, — не осталось ни документов, ничего.
— Лосось превосходный, — солгал Тойер. — На самом деле я люблю рыбу. Просто я догадывался, как вы поступите.
Дункан и бровью не повел.
— Бросьте, господин полицейский. Неужели вы полагаете, что можете меня уесть, вы, борец за свет, аккорды и добро. — Он снова расхохотался.
— Я могу спеть вам песню. Она вам понравится.
Дункан с интересом посмотрел на него:
— Так вы еще глупей, чем я думал. Что ж, валяйте. Например, ваш местный хит, что-то типа «Потерял я сердце в Гейдельберге». Это прозвучит весьма актуально: ведь я вас застрелю. Прямо на глазах у мальчишки, и тогда он отдаст мне картину.
— Вас поймают.
— Меня никогда и никто не поймает. Ведь вы даже не можете сказать, кто я — японец, китаец, вьетнамец или монгол, и знаете почему? Этого не знает никто. Кого станут искать ваши люди? Азиата, владеющего немецким?
Тойер перебрал свой репертуар абсурдных выходок. Надо довести парня до безумия, это всегда безотказно срабатывало, со всеми…
— Я усыновлю вас, — предложил он, — вы будете моим сыном. И осенью мы станем запускать змея.
— Послушайте, — Дункан разозлился, но чуть-чуть, — то, что планирую я, самый элегантный вариант. Но я могу пристрелить вас и здесь. Просто так. Потом выйду, поеду в Мангейм и выбью из мальчишки дурь. Если вы поедете со мной, у вас еще останется надежда. Может, я сделаю ошибку, выпущу вас на миг из поля зрения, кто знает? Вот что я предлагаю.
Тойер молчал. Дункан заказал горячее. Себе равиоли с трюфелями, а Тойеру тушеную рыбу.
— Вам не понравился лосось? — спросил кельнер. Дункан оставил кусочек на тарелке.
— Все замечательно, — ответил вместо него Тойер. — Только мой друг не очень разобрался в меню и заказал не то, что хотел. Он не любит рыбу.
Дункан засмеялся, оценив остроумие противника. Так китобои, должно быть, оценивают свою могучую жертву, прежде чем вогнать в ее тело стальные крючья. Потом явно наслаждался каждым кусочком на своей тарелке.
— Зря вы не согласились на равиоли, — издевался он. — Впрочем, рыба тоже выглядит весьма аппетитно.
Тойер машинально жевал.
— Ваш образ жизни, господин Дункан… вот только должен ли я вообще называть вас Дунканом? Итак, в любом случае, ваш образ жизни позволяет вам ощущать как бы свое превосходство над миром. Признаюсь, тут мне с вами не сравниться. Я стараюсь тем, кто еще не окончательно испорчен, по возможности оставлять какие-то шансы, а вы убиваете направо и налево, не задумываясь. Но если бы все были такими…
— Не все такие, как я, — сухо оборвал его Дункан.
— Мальчишка, которого вы убили просто так, — поступок, далекий от совершенства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83