Галина обернулась и помахала рукой.
- Здешняя? - поинтересовался Мазин.
- Преподает в интернате в Мешкове. Там вся окрестная детвора учится. Ну и общественница, конечно. Вечно в хлопотах. Славная девушка.
Стало видно, что поселок пустует, в окнах не было рам, заборы покосились, а огороды заросли бурьяном.
- И у тебя такая развалина?
- Жилище мое не поражает роскошью, но всегда открыто для людей с чистым сердцем.
- Считай, что тебе попался именно такой человек. И не раздави на радостях ишака, - предостерег Мазин.
Впереди по дороге ехал на осле человек, одетый в черный пиджак и солдатские галифе, заправленные в коричневые, домашней вязки носки. Сосновский просигналил, но ишак и ухом не повел, меланхолично перебирая крепкими ногами. Зато седок обернулся и приподнял над головой потрепанную соломенную шляпу.
- Мое почтение уважаемым путникам.
- Здоров, Демьяныч! Много меду накачал?
- Солнышка пчелкам не хватает, Борис Михайлович.
У Демьяныча было маленькое ласковое лицо.
- А я тебе сапоги привез резиновые.
- Много благодарен. Вещь в здешних условиях необходимая.
Демьяныч стукнул ишака кулаком по шее, чтобы тот освободил дорогу. "Волга" с трудом обогнула упрямого конкурента. Осел смотрел на машину с отвращением.
- Забавный старик. Пасечник из Тригорска. За колхозными ульями присматривает. И сам этакий продукт природы: травы варит, зверье уважает. Говорит: "И в пчеле душа есть, только тайна ее от нас скрыта..." А вот и калугинский дворец.
Дом художника резко выделялся среди местных строений. Было в нем почти три этажа: нижний, полуподвальный - гараж, выложенный неровным красноватым камнем; основной - деревянный, с широкими окнами в замысловатых переплетах, и мансарда - мастерская. Чувствовалось, что сооружен дом по собственному замыслу человеком знающим и умелым.
- Почти все своими руками сделал. Жадный на работу мужик.
- Не зря потрудился, - согласился Мазин.
Речка делала здесь крутой изгиб, и дом возвышался на полуострове, окруженный великолепными елями.
- Увы, мой дворец много скромнее.
Через несколько минут они разминали затекшие ноги у небольшого, но ладного, недавно отремонтированного домика, пахнущего хвоей. В комнате стояли две раскладушки, шкаф и столик с тумбочкой. Мазин выглянул в окно. Снежные вершины начало затягивать.
- Там бывают туры, - провел рукой вдоль хребта Борис.
- Можно получить лицензию на отстрел?
- Получить можно. Подстрелить труднее. Мясо я у Филипенко добываю. У него оленина не переводится. Между прочим, Игорь, ты тут не хвались специальностью. Скажи, что инженер или врач-педиатр, а то мы голодными насидимся.
- И это говорит юрист!
Игорь Николаевич покачал головой и, перекинув через плечо мохнатое полотенце, пошел к реке умываться. Небо потемнело, подул ветер. Мазин разделся до пояса и поежился, опустив руки в ледяную воду.
- Прохладно?
Это спросил, заметно окая, худощавый пожилой человек в большом берете, весь в крупных, будто вырезанных по дереву морщинах. Он опирался на сучковатую толстую палку.
- Прохладно.
Незнакомец прыгнул с камня на камень.
- Тут не Сочи. Все, что угодно, но не Сочи. А там, - он поднял палку над беретом, - тундра. Камушки, снежок, ледок. Откуда и спускается портящая настроение погода. Однако разрешите представиться: Кушнарев, Алексей Фомич, некогда архитектор. - Старик перескочил на ближайший валун. - По-видимому, встречаться придется. У Михаила Михалыча Калугина.
- Я незнаком с Калугиным.
- Неважно, несущественно. Природа сведет и познакомит. Уже сегодня, судя по грозе, которой не миновать.
И запрыгал дальше.
- Игорь! Где ты застрял? - крикнул Сосновский.
Мазин вернулся в дом, растирая полотенцем мокрые плечи.
- Архитектора встретил. Что за личность?
- Кушнарев? Постоянный гость Калугина. Друг юности.
Черно-синяя туча придавила ущелье. По тяжелому, переполненному водой брюху ее скользили седые клочья, но дождь еще не начался, только отдельные крупные капли, срываясь, постукивали по крыше, врываясь ударами в шум кипящей реки.
Неожиданно в открытую дверь шагнул парень с черной, давно не стриженной шевелюрой.
- Про крючки, конечно, забыли? - спросил он у Сосновского, не здороваясь.
- Крючки привез.
- Профессиональная прокурорская память?
- Я, Валерий, никогда не был прокурором.
- Все равно. "За богатство и громкую славу везут его в Лондон на суд и расправу".
Сосновский пояснил:
- Это сын художника Калугина.
- Я догадался, - сказал Мазин.
- Догадались? Вы тоже прокурор?
- Игорь Нколаевич - врач.
- Очень приятно. Не можете ли вы пересадить мне сердце? Скучно жить с одним и тем же сердцем. Особенно художнику. Потому что я не сын художника, как отрекомендовал меня ваш нетактичный друг, а сам художник.
- Непризнанный?
- Опять догадались, доктор. Что вы еще про меня скажете?
- Зря ершитесь! Непризнанный не значит бездарный.
- Попробуйте убедить в этом моего родителя! Впрочем, бесполезно. Мы странно спроектированы, доктор. Все видим по-разному. Что видите вы в этом окне? Горы? Деревья? Тучи? А я вижу крики души своей, спутанные вихрем, рвущиеся о скалы.
- Как поживает Михаил Михайлович? - прервал Сосновский.
- Вопрос, разумеется, задуман как риторический. Вы не мыслите родителя иначе чем в бодром времяпрепровождении, так сказать, в веселом грохоте огня и звона. А между тем последние дни он погружен в думы, что противоестественно для признанного человека. Хотел видеть вас. Зайдите, утешьте! И вы, доктор... Не забудьте скальпель. Вы обещали мне новое сердце.
Выходя, Валерий качнулся.
- Сердитый молодой человек?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49