Вдруг по его мертвенно-желтому лицу поползло нечто напоминающее усмешку.
- Ну и дурацкий у тебя вид, - сказал он тихо, с трудом шевеля прилипшими к деснам губами.
- У меня? - спросил я так же тихо.
- А у кого ж! Ты что, живого алкаша никогда не видел?
"Да ведь жив-то ты по случайности..."
- Тебе плохо? - спросил я неуместно.
- А как ты думал? Согласно законам физического и нравственного разрушения.
Я держал в руке кулек с яблоками.
- Ты что принес?
- Вот...
Я положил кулек на столик рядом с креслом.
- Лучше бы пузырек принес.
- Может быть, хватит?
- Поздно.
Похоже было, что устами этого спившегося младенца глаголет печальная истина.
- А дети?
Это был больной вопрос, и он мучительно сморщился.
- Детей государство не оставит. Государство у нас доброе.
- Женя...
- Только не агитируй, ладно?
Я подавил вздох.
- Не буду.
- Вот и хорошо. Все сам понимаю. Но местами. С памятью провалы.
Он не хитрил. Видно было, что говорит правду.
- И как мы с тобой распрощались, не помнишь?
- Помню, дерево над головой качалось.
"Сам ты качался, старый дуралей".
- Верно, у дерева и расстались. А потом?
- Потом ночь. Ну и что? Сам видишь, не дали мне пропасть.
Пахло медикаментами. В шкафу за стеклом виднелись темного стекла флаконы с притертыми пробками.
- Ничего не помнишь?
- Ни фига. Удивляюсь только, почему сюда привезли, а не в вытрезвитель. Видно, совсем дуба давал.
- Да, было плохо.
- А ты как объявился? Ты разве уезжать не собирался? Путается у меня в голове. Кажется, про море говорили...
- Было и такое. Но я задержался. А с памятью у тебя тогда еще началось, под деревом.
- Заметил?
- Еще бы! Ты даже Михаила забыл.
Я сознательно не смотрел в этот момент на Перепахина и не могу сказать, как прореагировал он на мой вопрос внешне, но задел он его несомненно.
- Опять ты... Ну и что? Забыл.
Тогда он говорил "не знал".
- А Наташу помнишь?
Перепахин молчал, видно, соображал, как лучше ответить, "вспомнить" или прикинутсья непомнящим. Потом повторил свое:
- Ну и что?
Это уже можно было принимать за согласие.
- Я был у нее.
- Ну и что?
- Да наплел ты тогда мне много.
- Что наплел?
Это он спросил быстро, заинтересованно.
- Насчет Сергея.
- Не помню.
- Тогда что говорить...
Женька снова погрузился в трудные размышления.
За дверью мимо простучали две пары каблучков. Послышался женский голос:
- Я сразу обратила внимание. Такой интересный больной...
Ответа я не расслышал.
Перепахин медленно произнес:
- А ты скажи. Может, я что-нибудь и вспомню. Мне же нужно память восстанавливать.
- Ерунду говорил. Про Сергея и Лену. На любовь намекал. Даже ребенка приплел.
- Ну и что?
Теперь это "ну и что?" звучало совсем не так равнодушно, как вначале.
- Бред, клевета, вот что.
- Не помню.
Меня это начало раздражать, хотя я и понимал, что человек, сидящий передо мной, болен, что он жертва злого умысла, и я пришел проведать его. Но ясно было и другое - он сам главный источник своих бед, и я пришел не только сочувствовать, но и узнать нечто важное. Важное, между прочим, для него самого. О чем, однако, говорить было невозможно.
- Женя, - решился я, взяв себя в руки. - На самом деле Сергей отец Лены?
На этот раз я смотрел прямо на Перепахина.
Он снова сморщился.
- Брехня.
Так коротко и ясно мог говорить только человек, который ничуть в словах своих не сомневается. Я несколько растерялся.
- Позволь...
- Брехня.
- Да ты сам подтвердил это!
Конечно, эту фразу он не понял. Нужно было пояснить.
- Снимок на кладбище ты делал?
- Еще что... У меня с памятью...
Но сомнений не было, на этот раз он укрывался, и укрывался сознательно.
- Ну ты же понимаешь, о каком снимке идет речь?
- Мало ли что! Я много снимал. Я был известный фотолюбитель. На выставках участвовал.
Про выставки он врат.
- Ты снимал похороны Михаила, а говоришь, что не знал его.
Все-таки пьяницы - народ живучий. У него еще сохранилось чувство юмора.
- Я всех покойников знать не обязан.
Юмор сомнительный, что и говорить, но раз у него хватает сил на такое, говорить с ним можно.
- Эта фотография и подтвердила, что Лена дочь Сергея.
И я вкратце попытался разъяснить ему цепочку Вадимовых доказательств.
Мои слова, несомненно, производили впечатление, но какого рода, разобраться было трудно.
- Значит, я это снимал?
- Ты.
Я нажал на это короткое местоимение, и он сдался.
- Ну и что?
"Сказка про белого бычка!"
- Зачем ты отдал ему фото? Сам отдал? Или он попросил у тебя?
- Конечно, попросил.
- Зачем?
- Очень просто. Теще хотел подарить. Она ж там снята.
Выходило в самом деле просто.
- Вот и подарил.
- Ну и что?
- Да прекрати ты это свое "ну и что"! - невольно повысил я голос.
- А что кричишь? Ты куда пришел? Тут больные люди. Ты зачем пришел? Что ты выспрашиваешь? Я больной, понял?
Возразить было трудно.
- Извини.
Он тут же обрадовался.
- Вот. Другое дело. Пусть я последний человек, но и меня уважать надо. Потому что, хоть и последний, но человек! А доказательства эти липа. Подумаешь, вычислитель. Хлюст он.
Не знаю, почему, но мне показалось, что в настроении Перепахина произошло изменение. Что-то приободрило его. Но что, я догадаться не мог.
- Ты Вадима все время хлюстом называешь.
- А разве не хлюст? Говорил, сюрприз для тещи, а что выдумал! Хлюст. Я знал, что он выдумает. Обязательно выдумает и запугает всех, чтобы имущество получить.
- Какое имущество?
- Сергеево.
- Да что там за имущество особенное?
Перепахин даже приподнялся в кресле.
- А ты посчитай. Считать умеешь? Арифметику проходил? Сколько одни книги стоят? А?
Честно говоря, с этой точки зрения я на происходившее не смотрел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47