Он свалил на него Ларису, подмял под себя, упираясь ногами о палас, толкнул себя вперед, но палас поехал, скользнул по паркету, и он вместе с ним съехал вниз. Голова упала на ее горячий живот, и он стал целовать первое что попало под губы - ее маленький смешной пупок, похожий на приклеевшуюся белую черешню.
- Ну чего ты ждешь?! Быстре-е-е! - взвыла она, за плечи вытягивая его из вязкого болота паласа, которое все засасывало его и засасывало в себя, подальше от Ларисы. - Я не могу-у-у!
Он по-звериному заработал ногами, рванул к горячему, так зовущему его телу, и в этот момент зазвонил телефон.
- Ну иди! Иди! - все еще просила она, рукой выискивая трубку.
Он наконец-то добрался до нее, но лицо Ларисы так резко стало иным, что он успел лишь надавить рукой на ее правую ногу.
- Что?.. Прямо сейчас?.. Срочно?.. Сейчас буду.
Повернувшись боком, она вбила трубку на рычажки, горячей рукой провела от шеи до паха Тулаева, вздохнула и тихо произнесла:
- Шеф вызывает... Срочно...
- Неужели не успеем? Я уже не могу...
- Ты успеешь... А я... Не получится. Перегорела.
Он встал, отвернулся и молча надел свой прежний клоунский наряд. Нет, сегодня был явно не его день. Даже в любви его приняли за мальчишку. Растравили, а потом насмеялись. В эту минуту Тулаев ненавидел этого придурошного шефа как самого большого врага в своей жизни. Он представил его жирным, со злыми ястребиными глазами и к тому же сидящим за рулем шестисотого "мерса".
- А ты кем работаешь? - не оборачиваясь, спросил он.
- Секретарь-референтом.
- Много платит... этот шеф?
- Не жалуюсь.
- Едешь его обслуживать?
- Не хами.
Она обняла его сзади, и Тулаев с удивлением заметил по отражению в стекле бара, что она уже одета. Он обернулся, и теперь уже ее губы сразу ткнулись в его рот. Рука Тулаева сама расстегнула ее джинсы и нырнула в них, но Лариса, отстранившись, не пустила его дальше.
- Я очень спешу. Выключи пиццу. Съешь, сколько можешь. Подождешь меня?
В глаза Тулаеву вернулась прежняя внимательность. Он тут же оценил черно-розовую футболку от "Sonia Rykiel" примерно в четыреста баксов, "родные" джинсы-стретч от "Wrangler" за сто пятьдесят, очки от "Nina Ricci" за триста с лишком и, не став приплюсовывать сюда ни цену сумочки, ни стоимость кроссовок, назло Ларисе сказал:
- У меня тоже есть одно дело на вечер.
- Ладно, - кажется, она разучилась обижаться. - Поешь все равно. Будешь уходить, просто захлопни дверь...
Свет в ванной остановил ее. Тулаев посмотрел на свои бледные волосатые ноги и сразу вспомнил мыльную гидру, сожравшую его брюки.
- Надо же! - обернулась Лариса. - Придется тебе ждать
меня.
- Я сам, - все-таки не сдавался он.
- Они сохнуть полночи будут. Даже при этой жаре.
- У тебя утюг есть?
- Есть. На кухне в шкафчике.
- Иди. А то твой шеф, небось, уже исстрадался.
- Ну, не обижайся, дурашка, - провела она ладошкой по его
щеке. - Я, может, быстро.
Обида не разрешила ему ответить. Вокруг Ларисы, словно вокруг загоревшейся свечи, струилось что-то яркое, новое, никогда до этого не замечаемое им. Даже если бы он напряг все свои силы, он бы этого пламени не задул. А хотелось. Очень хотелось. Наверное, это просыпалась ревность. Во всяком случае, когда от Тулаева уходила его жена, он ощущал всего лишь усталость. И немного жалости к себе. Совсем немного. Ее как раз хватило, чтобы напиться до забытья и в этом забытьи избавиться и от усталости, и от жалости.
37
Впервые за все время Прошка спал вместе с хозяином.
Когда Тулаев пришел домой в брюках, от которых пахло сыростью мусорного бака, коту стало до того жалко его, что он сразу залез на колени. От живота хозяина пахло той женщиной, что мылась в его ванной, и Прошке подумалось, что человеческие кошечки не умеют быть ласковыми, раз Тулаев пришел таким раздраженным.
Они просмотрели подряд три видеофильма с чудовищными мордобоями, погонями под скрежет тормозных колодок, взрывали на весь экран и голыми телами, запутавшимися в простынях. Собачья морда не появилась ни в одном фильме, и Прошка решил, что хозяин наконец-то научился правильно выбирать кассеты на лотке.
Незаметно наступила ночь - время, когда люди любят спать, а коты - не очень. Но сегодня Тулаев укладываться в постель не собирался, словно тоже решил стать котом, и Прошка даже скосил глаза на его руки. Шерсть на них не проступила, и наваждение исчезло. Зато остались руки, которые медленно что-то вычерчивали на листке бумаги. Прошка букв не знал, кроме тех трех, которыми исписаны все мусорные баки и стены возле них, и потому заглядывать в каракули Тулаева не стал.
А тот вычерчивал странную схему. От кружочка, обозначающего Миуса, одна линия ушла к его соседу по камере, Семену Куфякову, а уже от него - к Егору Куфякову. Семен и Егор оказались треугольничками. От фигуры, под которой мыслился Егор, черта ушла вправо и, оборвавшись, превратилась в знак вопроса. Отдельно Тулаев обозначил тремя кружками налетчиков на инкассатора. Одного из них обвел дважды и от него протянул линию к погибшему Свидерскому. Посмотрел на два оставшихся кружочка и оставил их в покое. Потом намалевал шалашик треугольника и под ним написал - "Зак". На бумаге он оказался в странной близости от кружочка Миуса, но соединять их сплошной линией он не стал. Судя по тому, что говорил Зак о брате, здесь хватало пунктира.
Колени приятно грел Прошка, и почему-то хотелось жалеть самого себя. За то, что уже и не помнил толком лица родителей, за то, что не везет с женщинами, за неудачи на новой работе, которая опять оказалась нудной и такой не поддающейся его зубам, за жару, от которой хотелось залезть в холодильник, за то, что так жадно бросался хоть к каким-то радостям, а они все ускользали и ускользали из рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134