- Это все - его? - ощутил себя обманутым ребенком Тулаев.
- Так точно, - сразу стал военным майор. - На нем пять трупов, наркотики и еще по мелочам кое-что. Например, попытка теракта.
Тулаев вскинул удивленные глаза. Он впервые видел человека, который если уж не теракт, то хотя бы его попытку считает мелочью.
- Он под окна одной фирмы, которая отказалась ему дань платить, поставил автомобиль, начиненный взрывчаткой, - пояснил майор. - Они лишь случайно обнаружили опасность. Взрыва не было.
- А как определили, что это именно он? - удивился Тулаев.
- По голосу. Он им звонил с угрозами. Они его голос записали.
- А убийства?
Майор посмотрел на грозную стопку томов, хранящих в себе память о пролитой Миусом крови. Гостю явно не хотелось ворошить эту память. Ему тоже. Но майор все же выдавил из себя:
- Разборка была в ресторане. Между двумя бандами. Миуса и еще одного авторитета. Кто там первым выхватил пистолет, не помню, но Миус вместе со своими пристяжными пятерых положили. Их брали там же, в ресторане. Одного омоновцы убили, одного смертельно ранили, а Миуса... Так, немножко подранили. Все пять убийств в разборке на него и легли.
- Но не мог же он один пятерых положить! - не согласился Тулаев.
- Я в такие тонкости не вникал, - бросил майор быстрый взгляд на часы. - Извините, у меня дела. Вы читать будете?
- Буду, - твердо ответил Тулаев.
- На какое время привести осужденного в следственную
комнату для встречи?
- Часа через три...
12
Было время когда Тулаев стеснялся своего роста. Он даже висел в училище на перекладине по полчаса, надеясь вытянуть позвоночник. Не вытянул. И не вырос. Стеснение со временем загасло, а потом и вовсе исчезло, будто отнесенный в сторону новыми ветрами едкий дымок.
В ту минуту, когда за плексигласовую загородку следственной комнаты ковоиры ввели Миуса, дымок вернулся. Он сразу ударил в нозди и напомнил об ощущениях юности.
Перед Тулаевым стоял почти двухметровый детина с обритой налысо головой. На изжелта-бледном лице заметно выделялся мясистый пористый нос и совсем не подходящие к нему слишком мелкие глазки. Густая трехдневная щетина делала ее хозяина лет на пять старше, хотя и без щетины Тулаев дал бы ему сорок с лишним. А в анкете арестованного значилось - тридцать один. В анкете ошибки не могло быть.
Рыжий конвоир-сержант стегнул по Тулаеву недовольным взглядом, что-то прошептал Миусу и вышел за дверь перегородки. Они остались вдвоем. Едкий противный дымок жег и жег ноздри. Даже за стальной узорчатой решеткой, усиливающей плексигласовую загородку, Тулаев ощущал себя неловко.
- Здравствуйте. Присаживайтесь, - предложил он Миусу.
Из-за перегородки не раздалось ни звука. Миус сел на приваренный к полу стул и сразу посмотрел в окно. В камере смертников такой роскоши не было, и то, что на улице так ярко и солнечно, удивило его.
Тулаев тоже сел, и жжение от дымка в носу ослабло. Теперь они были почти одного роста. Хотя, скорее всего, просто стул под Тулаевым оказался выше. Он вместе с ним придвинулся поближе к отверстию в перегородке. Миус загипнотизированно смотрел в окно, и Тулаев непроизвольно сказал:
- Жарко сегодня. Просто невыносимо. Ташкент, а не Москва.
Слово "Ташкент" заставило Миуса перевести взгляд на своего собеседника. Все люди внутри тюрьмы казались ему охранниками, а этот переодетый в гражданское хиляк почему-то смахивал на охранника сильнее других.
- Вы же родом из Ташкента? - спросил Тулаев.
- Ну и что? - глухо ответил Миус.
Голос у него оказался совсем не геройский. Как будто в ту минуту, когда ему при зачатии по описи выдавали все нужное для жизни, про голос забыли и потом сунули первый попавшийся. Может, он и молчал потому, что знал свой главный недостаток.
- Я бывал как-то в Ташкенте, - похвастался Тулаев. - Шикарный город. Правда, сейчас, говорят, поизносился. И победнел.
- Вы кто? - первой черточкой сомнения легла по лбу Миуса морщинка.
- Я? - Тулаев достал и положил на полочку перед отверстием блокнот. Я - журналист. Удостоверение показать?
- Не надо. Я таких ксив мог десяток за день сменить. Меня и без ксивы боялись.
- А меня не нужно бояться.
- Про меня писать будете?
Морщинка прилипшей соломинкой лежала на лбу Миуса. В маленьких глазках что-то плескалось, но они были все-таки настолько маленькими, что ничего не разобрать.
- Да, статью, - согласился Тулаев. - Европа требует от нас отмены смертной казни. Иначе даже из Совета Европы выгонят. Вот... И я хочу на живых примерах доказать необходимость отмены смертной казни и замены ее пожизненным заключением...
- А это не одно и то же? - прервал его Миус.
- Нет, я думаю, не одно и то же, - сразу ответил Тулаев. - Все-таки жизнь - это жизнь, а смерть - это смерть.
- Смотря какая жизнь.
Полоса жила на лбу странной меткой. За ней скрывалось ожидание. Казалось, когда она исчезнет, что-то произойдет.
- Извините, что я вторгаюсь в вашу личную жизнь, - по-журналистски завис капиллярной ручкой над страницей блокнота Тулаев, - но я хотел бы знать кое-какие детали. За что вас первый раз посадили?
- В "Деле" все записано. Там читайте, - ушел от ответа Миус и посмотрел на трубы в углу комнаты.
По ним густо стекала ржа. Трубы умирали от нее. А он умирал от сырости в камере, которая похлеще этой ржи расплескала по потолку и стенам сине-черные пятна плесени. Миусу хотелось бы еще час, а если можно, то и два сидеть в этой светлой, прогретой солнцем комнате, и он не замечал ни грязи стен, ни трещин на стекле, ни таракана, бегущего по подоконнику, но для того, чтобы сидеть здесь час, нужно было разговаривать с неприятным собеседником, а этого он не хотел еще больше, чем возвращения в камеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134