- Вы что?! Надо было меня позвать! Я в центральном посту был!
- Ты кто? - не узнал его Тулаев.
- Я - замполит, - по-старому обозвал себя замповосп.
- Не узнал твой голос. Богатым будешь. Я хочу... я...
- Мы только что всплыли! Уже верхний рубочный люк отдраили!
- Я хочу... наверх, - неожиданно для себя сказал Тулаев.
До этого он хотел лишь одного: убежать от голоса Ларисы, все еще стоявшего в ушах. Ограждение рубки, наверное, было самой дальней точкой, к которой он мог от нее скрыться.
- Давай я помогу, - подставил свое плечо замповосп.
Изо рта у него все так же пахло ментолом. Но теперь он казался уже ароматом мяты, и Тулаев вспомнил, что он любил в детстве мятные карамели.
Замповосп помог ему подняться на мостик. Стылый ветер сразу ожег лицо, но он не отвернулся от него. Пахло свежим снегом и табачным дымом. Потом они смешались в странный коктейль, в котором дым победил, и Тулаев понял, что он не один на мостике.
- Здравствуйте, - поприветствовал он темноту.
- А-а, добрый день, - ответила она осипшим голосом Балыкина. - Здесь холодно. Простудитесь.
- Ничего. Зато свежий воздух, - с наслаждением вдохнул он табачный дым.
- Надо погружаться бы, - озабоченно сказал Балыкин. - Льды близко.
По стуку ботинок по скобам вертикального трапа Тулаев узнал вахтенного офицера. Остальные, судя по из шагам по ограждению рубки, все так же упрямо носили кожаные тапочки.
- Товарищ командир, бандиты грозятся убить заложников, - с задором сообщил вахтенный офицер.
- Каких заложников? - хрипло спросил Балыкин.
- Ну, наших, которые в реакторном отсеке.
- Какие же они заложники? Они сами пошли с террористами. Добровольно. Так и объясни этому... как его?
- Бороде, - вставил Тулаев.
- Точно - Бороде.
- Они нам не могут какую-нибудь гадость сделать? - поинтересовался у всех сразу Тулаев.
- Могут, - голосом Балыкина ответила тьма. - Но от этого они же сами и погибнут. Я не думаю, что они все - самоубийцы.
- Чайки? - вскинув подбородок, спросил Тулаев.
Этот беспокойный птичий крик он уже слышал в Тюленьей губе.
Из всех воспоминаний жизни теперь ему могли пригодиться только звуки.
- Да, чайки, - ответил замповосп. - Откуда они только берутся? До берега - сотни миль, а всплывешь - они сразу весь нос усеют. Сядут и орут. А вспугнешь - вся лодка от помета белая. Как айсберг.
Тулаев улыбнулся небу. Ему очень хотелось увидеть солнце. Он решил, что оно должно выглядеть по-другому после того, что произошло. Но ему не нужны были чужие глаза, чтобы проверить это. И он спросил вроде бы не о солнце:
- Сейчас день?
- Сейчас круглые сутки день, - напомнил замповосп.
Значит, солнце осталось тем же, удивленно подумал Тулаев. И люди остались теми же. Замповосп - маленьким, кругленьким, как новогодняя игрушка, крепышом. Балыкин - огромным, по-богатырски краснолицым. Механик бородатым, боцман...
- А что боцман? - тихо спросил он.
- Умер, - неохотно ответил замповосп. - Дрожжин выжил.
Об этом Тулаев как раз и не хотел спрашивать.
- Самолет! - криком оглушил его на левое ухо вахтенный офицер. - Вон там, со стороны кормовых курсовых углов!
- Нас назад на буксире потащат, - в это же самое ухо вкрадчиво сообщил замповосп, и Тулаев еле расслышал его мышиный голос. - От стрельбы все пульты взребезги разнесло. Лодкой управлять невозможно.
Кивком головы Тулаев согласился с услышанным. Как будто от того, что он бы не согласился, что-то могло измениться.
- Та-ащ ка-адир! - прокричал кто-то снизу, из поста.
Девка сдалась!
Если бы можно было, Тулаев спрыгнул бы с лодки на льдину. На льдине было бы теплее, чем сейчас. Но солнце он бы не увидел и оттуда. Да и льдин он не видел тоже. Может, их и не было рядом.
28
Скорее всего, Зверь ночью спал. Во всяком случае, его дыхание, сотворившее за день из воздуха над столицей едкий смог, затихало. Из далеких, непонятно как уцелевших в Подмосковье лесов, долетал свежий, пропахший хвоей, ветерок и котенком тыкался в плотную грудь смога.
Четверику хватало и таких легких дуновений. Он сидел в машине, положив локоть на открытое окошко и склонив голову на левое плечо. Когда ветерок встряхивал его смоляные кудри, он на пару секунд становился прежним Четвериком, но если порыва долго не было, жар опять начинал заполнять дымом голову. С прививкой от целого букета тропических болезней он подстраховался зря. А может, и не зря. Это ведь Межинскому почудилось, что Зак в Москве. А если никто этой ночью не мелькнет под окнами на Кутузовке? Что тогда? Тогда Четверик точно уговорит его на командировку. В любой турфирме за такую поездку нужно отвалить полторы-две тыщи "зеленых", а тут - халява. А без халявы жизнь - отрава.
На квадрате часов, висящих на столбе у дороги, обе стрелки слиплись чуть ниже третьего деления. Четвертый час ночи. Москва-токсикоманка, до одури надышавшись выхлопными газами, бредила в муторных летних снах, металась по мокрым от пота, изжеванным простыням, и ночь была наполнена гулом этого бреда. Четверик не знал, что большие города всегда под утро рождают легкий гул. Он всего полтора года жил в Москве, а если из этого срока вычесть его кавказское сидение, то и того меньше.
По Можайке призраками скользили одинокие машины. Этой ночью их было меньше, чем обычно. А может, когда спишь, и каждый из автомобилей шорохом своих шин и скрипом тормозов пытается разбудить тебя, то кажется, что их чересчур много.
Пост наружки упрямо не выходил на связь. Минутная стрелка на циферблате рывком высвободилась из-под часовой и вроде бы даже с облегчением вздохнула.
Воспаленные глаза Четверика вскинулись к стеклу заднего вида. Метрах в тридцати за ним остановились у тротуара "жигули" девяносто девятой модели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134