Пальцы сами поднялись от них, повисели в воздухе и, не найдя места на кресле, легли Саньке на колени.
-- Чего ты, гад, спросил? -- медленно повернулся к нему от стенки мужик.
Кровать под ним застонала и так горестно завздыхала, что Саньке почудилось, что в комнате есть еще один живой человек.
-- Ты сам живешь? -- спросил он.
-- Са-ам... Жена, гад, за товаром в Турцию укатила. Ее, гад, очередь. Моя -- через неделю...
-- Так приходил парень или нет?
-- Какой-то хмырь моченый приезжал... Сопледон...
-- На чем приезжал?
-- На своих двоих. В смысле, гад, на ботинках с колесами...
-- Серьезно?
Санька вспомнил осколок, вырванный из пятки Ковбоя, вспомнил густое коричневое пятно на полу, и удивился. С такой раной он бы сам, наверное, не смог ходить не меньше недели. А Ковбой уже ездил на роликах, будто пятки у него состояли не из мяса и кожи, а из дерева.
-- Хор-роший ты парень, Санька! -- подперев качающуюся голову рукой, объявил мужик. -- Тебя ж Санькой зовут? О-о, я, гад, помню! Но я тебя еще сильнее, гад, полюблю, если ты мне хоть сто грамм, хоть сто граммулечек водочки нальешь, а?
-- Когда перень-то приезжал?
-- Что?.. А по утряне. Часов в восемь. Я еще тверезый был. Вот так, гадство...
-- Он мне что-нибудь передал?
-- Ага. Передал. Конфи...ренцивально...
-- Что-что?
-- Конверт...вин...цитально...
-- А-а, конфидециально!
-- Во-во! Оно! Гадское слово!
Мужик по-прежнему лежал в позе римского патриция на пиру, но тельняшка и особенно щетина, завоевавшая его щеки вплоть до мешков подглазий, делали его совсем не похожим на патриция. Может, древние римляне и носили тельняшки, но такими небритыми вряд ли ходили.
-- Так что он сказал?
-- А что он сказал? -- расширив глаза, ошалело посмотрел на Саньку мужик. -- Я, думаешь, помню?
-- Что, вообще не помнишь?
-- Не-а... Токо в голове сидит, что конвер... вен...
-- Это ясно! Еще!
Санькины пальцы, вскинувшись с колен, забарабанили подушечками по подушечкам. Левые -- по правым. Правые -- по левым. Словно передавали по воздуху азбуку Морзе для коротких, до грязно-коричневого цвета загорелых пальцев мужика, влипших в проволоку щетины.
-- Конвен... ну да, гад, это самое. -- Пальцы, удерживавшие его чугунную голову, дернулись, и мужик чуть не упал лицом на пол. -- А еще это, как его... А-а, вот!.. Про поноса сказал...
-- Какого поноса? -- опешил Санька.
-- Ну, или подноса... Ну, хвамилия этого гада... Я тебе про него бухтел... Ну, что фатеры толкал у нас...
-- Буйнос, что ли?
-- Во-во!.. Гадство чистой воды! От этой жары такую фамилию забыл! Представляешь? А раньше помнил. Все время помнил! Вот ты меня, гадство, в три ночи разбуди, спроси, хто самый богатый хрен в Приморске, и я сходу... без всяческой заминки...
-- А почему он назвал именно эту фамилию? -- напрягся Санька.
-- Ну, назвал и назвал... Это его дело.
-- А еще что-нибудь кроме фамилии? Вспомни, братан!
Глаза мужика вскинулись от пола. В их красной слизи плавало что-то серо-зеленое. А может, и синее. Когда глаза схвачены таким туманом, то ничего за ним не разглядеть.
-- О! Увспомнил! -- икнул мужик. -- Как ты "братан" сказал, так, гадство, и увспомнил! Про обед он еще говорил...
-- Чего про обед? Какой обед? В смысле еды или времени суток?
-- А чо ты мой стакан разбил? -- сощурил глаза, высматривающие что-то на полу, бывший портовый работник. -- Я тебе душу, гад, выворачиваю, а ты, падла...
Он попытался сесть на кровати, но комната, видимо, неслась перед его глазами каруселью, и мужик, подчиняясь ее вращению, кинул тело к стене, врезался в нее затылком и взвыл благим матом. Если следующая попытка получится удачней, то Санька вряд ли минует рукопашную схватку.
А в голове, в такт движениям мужика, дважды повторилось сочетание "Буйнос -- обед" и заставило бросить взгляд на часы. Минутная стрелка лениво, будто тоже очумев от жары, начинала отсчет первого часа дня. Стрелка была острой, как лезвие ножа. Санька посмотрел на это острие и ощутил тревогу.
Еще минуту назад он думал о Буйносе с ненавистью. Но сейчас, поняв, что ничего хорошего не скрывается за словом "обед", он перестал вообще испытывать какие-либо чувства к шефу конкурса. В памяти всплыло последнее: Нина, заходящая в кабинет Буйноса. И хотя он ничего, ну совсем ничего не испытывал к этой сухой немодной девчонке, он вдруг ощутил, что ей, именно ей угрожает опасность.
-- Я-а ща те-ебя, гад, -- начал вторую попытку побороть ускорившееся вращение земли мужик.
Тревога бросила Саньку из вонючего номера. Он проскользнул под носом у все-таки вставшего мужика, выбежал в коридор, перепугав дежурную, по-роллерски перелетел по очереди все лестничные пролеты, нырнул в желтый воздух улицы, и желание побыстрее найти Ковбоя и узнать тайну обеда резко сменилось желанием снова увидеть Буйноса. Санька не знал, зачем ему это нужно, но побежал все-таки влево, в сторону офиса, а не вправо, к дворам частного сектора.
Попавшийся на пути рейсовый автобус помог ему минут на десять сократить путь. Он пролетел от остановки еще квартал, свернул за угол и сквозь шум ветра, забивающий уши, услышал звон стекла и хлопок. Метрах в ста впереди него метнулась от окна невысокая фигурка. Человек с коротко остриженной, почти лысой головой испуганно перебежал улицу, нырнул под арку дома, и стало так тихо, будто никого на улице никогда и не было.
Перейдя на шаг, Санька дохромал до окна, от которого отпрыгнул незнакомец, и тревога, томившаяся у сердца, обожгла виски. Это было окно в офисе Буйноса. Возможно, даже то, через которое луч обжигал позолоченную раковину. Половина стекла была разбита вдребезги, но только часть осколков каплями лежала на асфальте. Остальные, видимо, упали вовнутрь комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138