Но пока еще хранила тепло прикосновения, и оттого чужак почти не воспринимался чужаком.
-- Я оденусь, -- держась рукой за стену, попрыгал в сторону своей комнаты Ковбой.
По пути он задержался у шкафчика, висящего над ободранным ржавым рукомойником, покопался в его внутренностях и радостно сообщил о находке:
-- Йод!.. Хоть одно хорошо.
-- Тебя как звать? -- глядя на его цыплячью шею, спросил Санька.
-- Ковбой.
-- Это кличка. А имя?
-- Саша.
-- Тезка, значит...
-- Какой тезка?
Видимо, Ковбой знал не все слова на земле.
-- Вернемся к нашим баранам, -- вздохнул Санька и сел на единственный стульчик в комнате. -- Кто тебя заставил передать нам записку?
-- Меня нельзя заставить.
Он произнес эти слова с недюжинным напором. Йод короткими тупыми
толчками выливался из флакона на пятку Ковбоя, смешивался в
непередаваемый цвет с никак не останавливающейся кровью, а он
смотрел на Саньку, не дрогнув ни единым мускулом своего загорелого
лица.
-- Глубокая рана? -- сочувственно спросил Санька.
-- Наверно. Никак не затянется.
На красном дощатом полу все шире и шире становилось коричневое пятно.
-- Подними ступню выше уровня головы, -- посоветовал Санька.
-- Это как?
-- Ляг на спину и подними. Чего тут сложного?
-- А-а, ну да!
Пустой флакон улетел в окно. Ковбой допрыгал на одной ноге до своей кровати, упал спиной на измятую простыню и попросил:
-- Не зажигай свет. Надоело.
Санька не стал отвечать. Хозяином дома все-таки был Ковбой. Из самой большой комнаты, залитой светом, он и так хорошо видел лежащего на кровати пацана.
-- И все-таки... Кто за нами охотится?
-- Я не знаю, -- простонал Ковбой.
-- Честно?
-- Как перед Богом!
-- А откуда записка?
-- Меня пацан один попросил. Четыреста баксов за работу дал. Прикинь, а? Где я еще такие "бабки" срублю? Я, может, всю жизнь про музыкальный центр мечтал! И чтоб не "балалайка" какая, а "Пионер" или там "Кенвуд"!
-- Соображаешь!
-- А то!
-- А я не верю, -- иронично произнес Санька.
-- Чего не веришь? Вон, стоит центр! Я уже купил! "Пионер"! Си-ди-плеер на три диска! Отпад, а не центр!
-- Не верю, что за такую чепуху, как одна записка, -- четыреста долларов!
-- Ха-а! Одна! -- ответил с такой же иронией Ковбой. -- А двадцать с лишком не хотел?!
-- Сколько-сколько?
-- Сколько слышал! Два дня пахал, как проклятый!
-- Что, всем участникам конкурса?
-- Какого конкурса?
Только после этого вопроса, заданного с глупой рожей, Ковбой перестал восприниматься Санькой как обманщик. Музыкальный центр и вправду стоял в его комнате и молча слушал диалог. Вещи не лгут. Вещи -- не люди.
-- Так ты не читал записки? -- проверяя догадку, спросил Санька.
-- Нет.
-- А чего ж тогда убегал?
-- Мне так сказали.
-- Кто?
-- Пацан один. Я его не знаю. Он пострижен так... ну, по-модному, под "быка". Мамаша говорила, что раньше такую причу "боксом" звали. Года в пятидесятые. Она тогда еще пацанкой была...
-- Как он был одет? -- спросил Санька и почему-то подумал, что сейчас услышит про серую майку.
-- По-разному...
-- Что значит, по-разному?
-- Ну, утром один прикид, вечером -- другой. Я -- не баба, чтоб тряпки запоминать...
-- Майку он надевал? -- уже начинал нервничать Санька.
-- Не помню. Может, и надевал. Мне-то что?
-- Что ж ты, всех, кому записки вручал, знал в лицо?
Ковбой хмыкнул, потрогал пальцами пятку и радостно объявил:
-- Подсохла, зараза!
-- Так что, знал?
-- Никого я не знал. И тебя, между прочим, тоже!
-- А как же?..
-- Он меня приводил к тому, кому это... ну, вручить надо. Показывал, давал бумажку и говорил, кого спросить. Вас так много было, что я щас почти никого не помню. Даже по названиям. Вот вас только помню: "Мышьяк". Смешной лейбл!
-- Чего ж смешного?
-- Ну, прикольное. С мышами.
-- Ты в каком классе-то учишься?
-- А-а, бросил...
Лицо Ковбоя стало кислым. Видимо, он относился к числу людей, которые считают учебу в школе садистским приложением к детству.
-- Давно?
-- Чего давно?
-- Бросил-то давно?
-- В восьмом классе.
-- И что теперь?
-- А ничего! Тусуюсь помаленьку. Там деньжат срублю, там... А чо напрягаться? Кому щас инженеры нужны? Вон, все наши инженеры на набережной стоят, шашлыками торгуют.
-- Значит, химию ты плохо учил, -- самому себе сказал Санька.
-- Чего?
-- Это я так, про мышьяк...
-- А-а, ну да -- мышьяк. А еще я запомнил "Молчать" и Жозефина.
Эта Жозефина такая белобрысая. Я ей эту ксиву в руки сунул, а она
расплылась в улыбке, как блин на сковородке, и заворковала:
"Болшой спасибо! Болшой спасибо! Какой хароши город Приморск!"
Дура набитая. Барби ходячая. Нерусская какая-то крыса!
-- А Джиоеву ты бумажку давал? -- вспомнил Санька еще одну строку из списка.
-- Кому-кому?
-- Ну, певцу такому невысокому... Он черноволосый. Кавказец.
Но без усов. Кажется, осетин...
-- Нет, не помню. Их столько перед глазами промелькало! Ошизеть можно!
-- Ладно, -- закончил эту часть допроса Санька. -- А где парень,
твой хозяин, сидел или там стоял, когда ты нам вручал записку?
Ему не верилось, что он так и уйдет почти без новостей от еле
пойманного Ковбоя. То, что он узнал, немного успокоило его, но,
успокоив, и породило новые вопросы. Санька смотрел через открытую дверь на упрямо держащего столбом левую ногу Ковбоя и только теперь замечал, что его грудь и ноги по колено, в отличие от лица и шеи, были вовсе не загорелыми, и это наблюдение, неожиданно изменившее мир вокруг Саньки, мир маленького провинциального домика, вдруг создало предчувствие, что нужно только чуть-чуть напрячься, стать еще внимательнее, чтобы разглядеть главное.
-- Так что, помнишь? -- склонился он, все так же сидя на жестком стульчике, в сторону Ковбоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138