-- Нету. Ты ж синий просил...
-- Ну, может, не совсем синий... А чтоб с сининкой в рисунке...
-- У меня не магазин. Галстуков всего два. Этот и черный, с пальмой...
Ковбой приложил галстук к груди. Он смотрелся на фоне модного пиджачка, как седло на корове.
-- А денег у тебя взаймы нету? -- сунул галстук в карман Ковбой.
-- Совсем немного. На раскрутку...
-- На что?
-- Ну, в рулетку иду играть. В казино.
-- Я вот мамаше твоей скажу про казино! Вместо того, чтоб учиться пойти или работать...
-- Ну, ты тоже, предположим, не передовик труда, -- перенес вес на правую ногу Ковбой.
-- Мал еще рассуждать! Мать обижается, что огород бурьяном зарос,
а ты...
-- Вот сам пойди и прополи!
Правая нога вовремя оттолкнулась и позволила Ковбою увернуться от оплеухи.
Челюсти мужика заработали быстрее. Казалось, что теперь уже на земле не было силы, способной их остановить.
-- Отдавай галстук! -- потребовал он.
-- На! -- сунул ему дулю в лицо Ковбой и вылетел из подъезда.
Только возле угла дома он обернулся. Мужик стоял на улице, и живот под его майкой раскачивался в гневе.
-- Поймаю -- выпорю! -- громко, на всю улицу, пообещал он. -- Я тебе, считай, отец!
-- Перебьешься! Я таких отцов в гробу видал! -- не оставил ему надежды Ковбой и нырнул с подпорной стенки на соседнюю улицу.
Через десять минут он уже стоял на гальке старого, давным-давно заброшенного пляжа и с облегчением раздевался. Берег загромождали бетонные блоки, проржавевшие уголки и трубы. Когда-то здесь, прямо у пляжа, хотели строить очередной корпус санатория, но пришла эпоха перемен, санаторий стал беднее самого занюханого НИИ, и строители ушли, оставив все, что успели завезти. Картина разбомбленного городского квартала отпугивала курортников, и они обходили загаженный пляж за километр. А Ковбой любил его. Руины принадлежали ему одному. Бетонные блоки служили Ковбою мебелью, ржавые уголки -- вешалками, а трубы -- укрытием на случай дождя.
Раздевшись догола, он сложил одежду в тень внутри трубы, по-индейски взвизгнул и понесся в теплую воду. В первом классе школы, когда утонул отец, Ковбой очень боялся моря. Но время размыло страх, а потом он нашел заброшенный кусок берега, и море снова стало другом.
Он любил заплывать далеко. С большого расстояния Приморск начинал казаться игрушечным. Его хотелось потрогать рукой. Каждый раз возникало обманчивое ощущение, что когда он приплывет назад, это уже будет совсем иной город. И каждый раз Приморск обманывал его.
Вот и сейчас он обернулся, чтобы взглянуть на съежившийся, измельчавший город, но ничего не увидел. Что-то злое и сильное рвануло его вниз, в толщу воды. Он попытался пошевелить ногами, но их будто связали. Руки рвались наружу, руки словно пытались схватиться за воздух над морем, но ничего не могли сделать. Перед глазами мелькнуло темное пятно, по затылку тупо, уверенно ударило что-то гораздо более твердое, чем вода, и Ковбой в испуге хлебнул соленой воды.
-- А-ап! -- сумел он все-таки вырвать рот над пленкой воды, но второй удар по затылку лишил его сознания, и Ковбой уже не ощущал, как хлещет в легкие вода и как плотнее и плотнее становится море.
Глава двадцать седьмая
КУКЛА ВУДУ -- СИМВОЛ СМЕРТИ
На зеленой лужайке за домом Букахи стоял длинный стол. Он выглядел прилавком магазина, на который решили вывалить все, что только могло привлечь внимание покупателя. Небоскребами дыбились над закусками и бутербродами бутылки виски, джина, рома, водки, коньяка, вин, портеров и ликеров. Фрукты, сложенные в огромную плетеную корзину, казались одним огромным невероятным плодом, способным дать тебе тот вкус, какой ты захотел. Одному -- манго, другому -- клубники, третьему -- винограда, четвертому -- киви. Рабоче-крестьянские яблоки и груши на их фоне выглядели цветовой добавкой, но не фруктами.
За столом белоснежными холодными манекенами стояли официанты. У них был такой вид, будто они самые важные на этой лужайке.
Вынесенные из дома кресла с велюровой обивкой кто-то заботливо расставил в несусветном порядке. Возможно, это был метод японцев, когда в саду камней у них нет точки, с которой были бы видны все камни. Санька, сколько ни напрягался, но все кресла сосчитать не Смог. То его закрывало другое кресло, то гость Букахи с бокалом в руке.
Гостей, впрочем, он сосчитал быстро. Их было пятеро. И все -- разные. Букаха будто специально пригласил людей, которых легко различать. Седой, лысый, толстый, длинный и кавказец в высоченной бараньей папахе. Музыкантов усадили в уголке двора за один столик, заботливо принесли бутерброды с икрой и семгой, воду и пепси, но выпивку не дали. Возможно, выпивка входила в трудодни, которые они должны были отпахать за аппаратурой. Она стояла тут же, рядом со столиком, и выглядела совсем не той что еще днем они обкатывали под толевым тентом в Перевальном.
Беззвучно перемещающийся человечек Букахи скользнул к их столику из-за аппаратуры, склонился к Санькиному уху и вкрадчиво сообщил:
-- Хозяин сказал, играть будете через полчаса, после борьбы...
-- Какой борьбы?
-- Увидишь. Хозяин сказал, первым сделаете "Сиреневый туман"...
-- А раньше нельзя было сказать?.. Он же сам говорил, играем свое и только свое.
-- Потом -- свое. А сначала -- "Сиреневый туман"...
Саньке пришлось повернуться к куняющему Виталию:
-- "Сиреневый туман" помнишь?
-- Что?.. А-а?.. Сиреневый?.. Элементарно.
-- Не нравится мне здесь, -- прокряхтел Андрей. -- Такая публика...
Человечек Букахи, видимо, услышал, но не дрогнул ни единым мускулом лица.
Санька вслушался в свои ощущения. В душе было противно. Он будто бы наступил на вонючее дерьмо, но и не наступить не мог, потому что оно лежало прямо на дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138